Николай Дежнев - Принцип неопределенности

Семен Аркадьевич говорил, а сам, словно сапер на минном поле, ощупывал лицо Серпухина цепким взглядом. Улыбался похожим на щель почтового ящика ртом, но в то же время как бы к чему-то прислушивался. Так мог бы себя вести старый настройщик роялей, стремящийся по внешнему виду распознать душу инструмента.

«А ведь я его знаю, — пронеслось в голове у Мокея, — видел раньше этот подвижный, словно у кролика, розовый нос и эти бегающие глазки, не говоря уже о напоминающей посадочную полосу лысине и поросших пегим волосом больших ушах». Перед мысленным взором Серпухина промелькнуло смутное виденье, но он не успел ни рассмотреть его, ни задержать в памяти.

«Надо будет профессора так прямо в лоб и спросить!» — подумал Мокей, но тут Семен Аркадьевич, не говоря ни слова, вытащил из кармана белоснежного халата очки и поводил этим блестким предметом перед носом пациента. Потом отвел руку и снова приблизил, только что не коснувшись переносицы Серпухина золоченой дужкой. Следивший за этими манипуляциями Мокей буквально онемел. Но на этом странности члена королевского и прочих обществ не закончились. Как ни в чем не бывало он взял Серпухина под ручку и, словно на прогулке, поводил его по кабинету. Отвернулся к стене и одними губами еле слышно спросил:

— Кофе хотите?

— Спасибо, не откажусь, — почти испуганно согласился Мокей.

— Вот и отличненько! — уже совершенно нормальным голосом продолжал Шепетуха и, вернувшись к напоминавшему размером футбольное поле столу, нажал кнопку устройства внутренней связи. — Два кофе, милочка! Присаживайтесь, пожалуйста! — показал он Серпухину на кресло, сам же остался стоять. Посмотрел в задумчивости в окно, заходил развинченной походочкой от стены к стене:

— Скорее всего, друг мой, ничего страшного с вами не происходит! — Профессор остановился, бросил на Мокея проницательный взгляд. — Вас, должно быть, удивляет скорость, с которой я ставлю диагноз, но вы удивитесь еще больше, когда я скажу, что знаю, о чем вы сейчас думаете! А думаете вы, дорогой мой, о том, что где-то меня уже видели и, более того, что мы с вами знакомы. Угадал?.. Вот видите, а вы еще сомневались, стоит ли идти ко мне на прием! — губасто улыбнулся Семен Аркадьевич и опустился в кресло по другую сторону журнального столика. — Ну а теперь, голубчик, поведайте в деталях, что вас в эти стены привело, и особенно о нервном стрессе, с последствиями которого мы теперь имеем дело!

Смотревший во все глаза на профессора Серпухин был поражен демонстрацией его возможностей. Сам же Шепетуха, по-видимому, не придавал этому никакого значения. Закурил, закинул ногу на ногу, как бы желая показать, что располагает неограниченным временем и торопить пациента не намерен.

Мокей между тем молчал, и не только потому, что не знал, с чего начать свой рассказ. Ему было стыдно. Привыкли мы встречать человека по одежке и по тому, как он держится, корил он себя, в то время как в расчет надо принимать только масштаб и внутреннее богатство личности! Да и чем, если присмотреться, плоха внешность Шепетухи? Лысина в наши дни прочно вошла в моду, а будь Семен Аркадьевич известным киноактером, очень многие пошли бы на операцию, лишь бы и у них торчали в стороны уши… Но, поскольку профессор терпеливо ждал, Серпухин вынужден был начать говорить о случившихся в его жизни событиях и очень скоро так увлекся, что живописал происшедшее уже в лицах и в красках.

Слушая его, Шепетуха делал в блокноте пометки, но рассказ пациента не прервал ни разу. Теперь ушастый Семен Аркадьевич Мокею не просто нравился, незаметно для себя Серпухин проникся к профессору доверием. Такое случается, когда человеку дают выговориться и при этом не перебивают его на каждом слове и не умничают, делясь с рассказчиком собственными домыслами и наблюдениями. Всегда приятно иметь дело с человеком воспитанным, а перед Мокеем к тому же сидел не абы кто, а известный в медицинских кругах ученый. Раздражала, правда, манера Шепетухи смотреть не мигая, но это было мелочью и привередничаньем. Как известно по многочисленным анекдотам и фильмам, психиатры — народ особый, к ним с обывательскими мерками подходить не приходится.

Повествование свое Мокей закончил описанием сна про царя Ивана и незадачливого сына Петра Первого, которого, согласно сюжету картины, Грозному предстояло убить.

— Но композиция полотна так до пробуждения и осталась неясной? — уточнил профессор, справедливо заключив, что рассказ Серпухина завершен. — Что ж, это логично!