Николай Дежнев - Принцип неопределенности

— Что лично меня в вашем синопсисе насторожило, — произнес он почти сочувственно, — так это тезис о том, что, поскольку Бог живой, то Он, как все живое, должен развиваться…

— А отсюда следует, — продолжил за него с кривой ухмылкой Васка, — что развитие Господа происходит в каком-то ином, неведомом нам времени…

— Именно, голубчик, — обрадовался директор издательства, — именно! Вот видите, вы и сами все прекрасно понимаете! Ваши соображения, весьма, впрочем, замечательные, входят в противоречие с догмами христианского учения, а нам вступать в конфликт с набирающей силу церковью не с руки.

Аргумент этот трудно было не принять, но движимый отчаянием Мерцалов позволил себе вопрос:

— Я вижу, вы с уважением относитесь к логике, а можно вас спросить? Как, по-вашему, время, в котором мы живем, оно движется?

Поскольку в самой постановке вопроса содержался скрытый подвох, издатель помедлил с ответом, однако ввиду его очевидности вынужден был согласиться:

— Ну, допустим!

— В таком случае вы, как человек умный и хорошо образованный, не станете спорить с тем, что любое движение происходит во времени, а это означает, что существует еще какое-то время, кроме нашего, в котором наше время как раз и движется! Так почему бы Создателю материального мира не пребывать в этом, втором, времени?..

Однако издатель в спор с Мерцаловым втягиваться был не склонен, у него своих проблем хватало. Сказал просто, но уверенно, знал, видно, подлец, чем закончится им же самим предлагаемое:

— А вы сходите в институт и поговорите с рецензентом! Если вам удастся их убедить, мы вернемся к рассмотрению возможности издания вашей книги…

И Мерцалов пошел. А что было делать: игру надо доводить до логического конца.

«Удивительная штука жизнь, — думал Васка, открывая дверь до боли знакомого здания с колоннами, — она все возвращает на круги своя, и по этим-то кругам человек и бегает в поисках выхода, словно загнанная лошадь. Трудно, но все же можно смириться с тем, что рецензию готовил институт, из которого тебя с треском вышибли, и даже с тем, что рецензия эта сугубо отрицательная, но почему ее писал именно Хафчик — это, кроме как ухмылкой судьбы, по-иному объяснить невозможно. Должна же быть в жизни элементарная справедливость, — думал Мерцалов, проходя знакомыми коридорами, — ну хоть какая-то! Не может же быть так, чтобы везде и всегда правили бал приспособленцы и убогие!..»

Оказалось — почему нет? — может! И еще как! Забурел Хафчик, налился самодовольством, но в бегающих глазках старшего научного сотрудника проглядывало тем не менее владевшее им смущение. Помнил Хафчик, каким в дни молодости знавал его Мерцалов, не мог забыть пренебрежения к жучиле и задолизу других аспирантов. Вытирая большим клетчатым платком лысую голову, заискивающе улыбался:

— Видишь, как все получилось! Успел вовремя защититься, веду большую общественную работу, а на днях вступил в партию… Какую партию? Ну не в КПСС же, хотя, если приглядеться… Ты пойми, я не из каких-то там соображений рецензию писал, я о тебе беспокоился! Время потратишь, жизнь на книгу положишь, а кто ее будет читать? Да и что нового можешь ты сказать людям о зле, когда они каждый день видят его воочию? Нищета заедает, с женой проблемы, начальник сволочь, а тут еще ты со своими тараканами! Людям надо давать что-то легенькое, отвлеченное: детективчик какой-нибудь или скабрезную историйку, пусть себе отдыхают… Я ведь и с издательством говорил, — продолжал Хафчик, прижимая ручки к жирной груди, — пытался убедить, только печатать тебя они ни при каких обстоятельствах не будут. Сегодня мало книгу издать, тираж надо еще продать. За месяц. Потому что срок годности у современной печатной продукции, как у йогурта. Потом труд твой задвигают в дальний угол и забывают о его существовании. Тебе это надо? А сколько нервотрепки, сколько разочарований! Я тут по совместительству в одной газетке главным редактором, так точно знаю, чем люди интересуются… А на рецензию ты, старичок, не обижайся! Пойми, здесь ничего личного, такая работа!

Раскаленный докрасна диск солнца закатился за дальний лесок. Васка вернулся в избу, постоял какое-то время в нерешительности. Налил в стакан на пару глотков самогона, но пить не стал, пошел спать. Сон, он лучше этой дряни, хотя результат один и тот же — забвение…

Если чего и боялись подчиненные Черного кардинала, так это собственного начальства, особенно когда внешне Нергаль был невозмутим и спокоен. Люди уравновешенные и холодные представляют, как правило, значительно большую угрозу для окружающих, чем те, кому дано выплескивать в окружающий мир свои эмоции. Они не будут никого бить, не станут ни на кого кричать, но сделают так, чтобы обидчик никогда больше не имел возможности повторить вызвавший их неудовольствие поступок. И это люди со всеми их слабостями и недостатками — что же в таком случае говорить о столь могущественной сущности, как начальник Службы тайных операций, о котором в Департаменте Темных сил ходили легенды! Поговаривали, что в начале времен он пал на Землю вместе с Денницей и с той поры верно служит Князю мира сего. А еще о том, что будто бы Нергаль затеял какой-то важный и сверхсекретный эксперимент, способный в корне изменить течение событий на планете и ввергнуть человечество в бездонную пропасть зла. Однако толком никто ничего не знал, а о том, чтобы спросить самого Черного кардинала, боялись даже помыслить. Предположения посему строились самые фантастические, доходило до полного абсурда. Утверждали, например, что в случае удачи эксперимента Департамент Темных сил окажется не у дел и будет расформирован. Человечество, нашептывали сплетники, настолько поднатореет в грехе, что начнет самостоятельно погружаться в разверзшуюся перед ним пучину, и не просто так, а с энтузиазмом. Имевший повсюду уши, Нергаль утечкой информации был сильно недоволен, но лишь едва заметно улыбался своей тонкой змеиной улыбочкой.