Костас Кодзяс - Забой номер семь

После ликвидации французской компании копи долгие годы были заброшены. Можно написать целую книгу о том, как эти копи попали в руки тестя Фармакиса. Но было бы опрометчиво обвинять в мошенничестве этого старого политического деятеля, который всю свою жизнь оставался честным и примерным семьянином. Стоит ли отвлекаться от живых и заниматься мертвыми? Интерес могут представлять только краткие сведения: когда Фармакис торговался со своим будущим тестем, что тот даст дочери в приданое, он с пренебрежением отказался от прав на копи Он заявил: «И бумажонки припрячьте в свой сундук вместе с царскими рублями».

Итак, престарелому политическому деятелю вместо угольных копей пришлось дать за дочерью два дома в пеятре Афин, нажитые им честным трудом. Но после смерти тестя копи тоже перешли в собственность Фармакиса.

Интерес к ним появился у Фармакиса в 1925 году. Сначала он пытался использовать штольни, пройденные прежней компанией у подножья горы. Но пласт угля в этом месте залегал глубоко, и добыча обходилась дорого. Вскоре он забросил старые штольни и заложил новые далеко в долине, образованной склоном горы и небольшим холмом. Ему повезло, потому что здесь со значительно меньшими затратами он добывал ежедневно почти вдвое больше угля. Затем благодаря беженцам, переселившимся в эти края после малоазиатской катастрофы, он за ничтожную плату получил в изобилии рабочие руки. Постепенно интерес его к копям возрастал. Фармакис наладил систематическую эксплуатацию, вложил капитал, привез оборудование, пригласил специалистов, а затем создал ныне существующую компанию.

Старик поднимался в гору по мощеной дороге, с трудом волоча ноги. Он с грустью смотрел на кусты тимьяна и колючки, приютившиеся на склоне среди камней. Мертвая тишина царила во всей ложбине. Вдали виднелись лачуги и надшахтные здания. Утренняя смена еще не кончила работу. Дойдя до крайнего строения, он надел, как обычно, спецовку, сапоги и до гудка решил пройтись немного.

В первой галерее группа молодых женщин и ребятишек отгребала лопатами уголь, подымая тучу черной пыли. Подальше другие грузили его на машины. Несколько человек толкали вагонетки по рельсам. У женщин и девушек платки были низко надвинуты на лоб. Они работали молча, не разгибаясь, погруженные в свои мысли. Старик остановился около кучи угля.

– Опять ты привела с собой дочку? – сказал он высокой, болезненного вида женщине, закусившей зубами уголок платка.

Она подняла на него глаза, и платок выскользнул у нее изо рта.

– Не получается иначе, Старик, Четверо других, поменьше, просят есть.

И, отерев пот с лица, она тотчас с силой налегла на лопату. В нескольких шагах от нее худенькая девочка сортировала уголь. Платок сполз у нее с головы, и растрепанные волосы висели прядями.

– Погибнет она у тебя, Фотини… – в раздумье проговорил Старик.

Девочка повернула головку и смущенно улыбнулась.

– Я знаю, может, она и погибнет, – отозвалась поспешно женщина. – Но как быть? Как быть? – повторила она настойчиво. – Ей надо привыкнуть, притерпеться, чтобы она все могла вынести… все, что ожидает ее впереди, пока не наступят лучшие времена.

– Ты жестокая и всегда была жестокой, – сказал Старик.

Фотини работала на шахте еще до того, как овдовела. Ее муж был крепильщиком. Раз пять у него шла горлом кровь. После освобождения однажды вечером его поймали молодчики из банды Бубукаса и избили до потери сознания. У него опять пошла горлом кровь, и через две недели он умер. Некогда эта высокая, рано увядшая женщина была самой красивой девушкой в поселке. Когда она в воскресенье прогуливалась по шоссе, парни пожирали ее глазами. Здоровенный, как буйвол, Сотирис (он был один из тех, кто избил ее мужа) застывал на месте и смотрел на нее, разинув рот. Но Фотини гордо проходила мимо. Она не отвечала ему даже взглядом. И теперь, хотя она столько лет проработала на шахте, ее фигура еще сохранила стройность. Когда рот ее не сводила судорога, лицо у нее по-прежнему было обаятельное.

– Зачем ты об этом говоришь! – сказала она с тревогой, видимо догадываясь, что скрывается за словами Старика.

– Ты, Фотини, играешь с огнем.

– Сотирис и тебе плакался? Напьется, привяжется к кому-нибудь и изливает свою душу. Говорят, даже слезу пускает. Ты должен заткнуть ему рот.

Он ответил не сразу, точно что-то обдумывал.

– Я зайду как-нибудь вечерком к тебе домой. Потолкуем.

Фотини вспыхнула. Она готова была негодующе крикнуть ему: «И ты на его стороне? Как у тебя совести хватает?» Но, закусив дрожащие губы, не произнесла ни слова и тотчас снова взялась за работу.