Костас Кодзяс - Забой номер семь

Он подбежал к ней и, став на колени, сжал ей руки.

– Что случилось? – спросил он.

Закрыв глаза, Тасия покачала головой, словно говоря: «Ничего, ничего, успокойся, а они пусть болтают, что им вздумается». Но Бабис пришел в негодование.

– Что это они забеспокоились вдруг о нас? – произнес он достаточно громко, чтобы дядя с женой его услышали.

И, презрительно посмотрел на Кирьякоса, он сказал ему, что никто не просил его бегать по похоронным бюро и лезть не в свое дело. Что касается расходов на церковь пусть дядя успокоится: и речи нет о том, чтобы просить у него хотя бы грош.

Кирьякос рассердился, но смолчал. Он стоял перед шкафом, изучая рисунок дерева, и изредка поглядывал украдкой на жену, которая, услышав о том, что им не грозят никакие траты, тотчас смягчилась и приняла скорбный вид, выражая сочувствие золовке.

– Беги скорей в похоронное бюро, возьми обратно свои денежки, дурак ты последний, – сказала она мужу.

Евлампия подмела пол, прибрала в комнате, приготовила чай и побежала во двор напротив посмотреть, что делают девочки.

Хотя похороны были назначены на три часа, они по-стариковски собрались идти уже в двенадцать, чтобы «спокойно» дойти до церкви.

Церковь святого Лефтериса находилась в центре поселка, метрах в двухстах от их переулка. Без кровинки в лице, Тасия шла медленно, чуть не падая при каждом шаге. С одной стороны ее поддерживал сын, с другой – невестка. Кирьякос понуро плелся за ними, перебирая за спиной четки. Он уже получил аванс в похоронном бюро, но не полностью и, поругавшись там с подрядчиком, пригрозил подать на него в суд.

Солнце скрылось. Темные тучи медленно собирались над поселком. В пустой церкви еще не зажигали паникадило. В глубине виднелся гроб и огромные свечи, обвитые лиловыми лентами. Они вошли в церковь и опустились на стоявшую в стороне скамью. Долго никто из них не прерывал молчания.

Кирьякос не мог примириться с тем, что неожиданно умалили его достоинство. Поэтому через некоторое время он попытался завести разговор о своем участке в Мангуфане. Поджав губы и бросив суровый взгляд на дерзкого племянника, он сказал нарочито небрежным тоном, что рассчитывает к лету построить там домик; а стоит прожить в этом благодатном крае с месяц, как помолодеешь на десять лет.

– Когда у вас все наладится, приезжай к нам погостить на денек-другой, – сказал он Тасии.

– Конечно, конечно! – подхватила с притворной любезностью Евлампия.

– А ты, мой дорогой племянничек, должен теперь за ум взяться, тогда и толк будет. Я, как ты знаешь…

Но Бабис не придал значения ни описанию великолепного участка, ни строительству домика, ни приглашению в гости. Он даже перебил дядю как раз в тот момент, когда тот принялся разглагольствовать на эту тему. А перебил он, сказав, что Тасия поедет летом за город, в шахтерский лагерь. И еще имел наглость бесстыдно расхваливать этот лагерь… По его словам, члены профсоюзного комитета, и в том числе его отец, боролись годы, чтобы создать его. Туда поедут и его сестренки. Для детей там есть воспитатель, и ежедневно, помимо обычной еды и молока, им дают витамины. Пока удалось все наладить, раздобыть продукты и лекарства, рассказывал он, десять шахтеров упрятали в тюрьмы и угнали в ссылку.

Дядя хмуро слушал племянника, нетерпеливо постукивая пальцами по скамье. Между тем церковь начала наполняться людьми, и беседа прекратилась. Зажглось паникадило.

Вскоре к ним подошел Кацабас и, взяв Тасию под руку, усадил ее около гроба.

– Погляди-ка, Кирьякос, у всех на рукавах траурные повязки, – смущенно шепнула Евлампия мужу.

То же самое заметила и Тасия. Сначала она очень удивилась, что столько народу собралось в церкви. Неужели все эти незнакомые мужчины с черными повязками, серьезные и молчаливые, и все эти женщины в темных платках – неужели все они собрались сюда ради ее мужа? Она почувствовала, что ее душат рыдания, и невольно сжала руку сына.

У гроба в два ряда выстроились десять шахтеров. Появилась девушка с первым венком. Люди расступились; она торжественно пронесла его и возложила на гроб. За ней следовала группа юношей и девушек с траурными повязками; они несли цветы и венки. Кацабас побежал к дверям.

– Довольно. Для венков уже нет места, – говорил он не пуская больше никого в церковь.

В это время появился маленький подвижный мэр. Он выразил соболезнование вдове и сыну Папакостиса. Чтобы пожать ему руку, Кирьякос отстранил свою жену и вылез вперед.