Костас Кодзяс - Забой номер семь

Проснулся он потрясенный и долго лежал без сна, борясь с приступом удушья. Он старался прогнать от себя видение, но мальчик, вцепившись ему в ногу, испуганно смотрел на него. Всякий сон таит в себе скрытый смысл, он или приносит облегчение, или преследует, как кошмар, даже когда не вспоминаешь, что тебе снилось.

Алекос слышал рядом с собой прерывистое дыхание жены.

«Я страдаю, как и она, – думал он. – Но в чем я виноват? Она, потеряв голову, позвала знахарку. Врач сказал, что мальчика спасли бы, если бы сразу обратились в больницу. Она виновата во всем».

Но как ни пытался он убедить себя, что ни в чем пе виновен, тоненькая цепочка, которой он во сне бил сына по лицу, не давала ему покоя.

Вдруг неровное дыхание Анны затихло.

«Проснулась», – подумал Алекос.

Жена догадалась, что и он не спит. Из другой комнаты доносилось равномерное тиканье часов. Они лежали, не касаясь друг друга, на широкой супружеской постели, и оба молча, не шевелясь, прислушивались среди ночной тишины к тиканью часов.

Так они дождались рассвета.

Фармакис рассказал Алекосу об утренних событиях па шахте. Он казался уже почти спокойным. Алекос спросил с интересом, что он предпримет, если забастовка продлится. Пожалуй, наиболее разумным было бы договориться с рабочей комиссией, найти какое-нибудь компромиссное решение. Алекос был доволен своим предложением, оно успокаивало его совесть. Поэтому он был несколько удивлен, заметив на лице Фармакиса хитрую усмешку.

– Бог любит вора, но любит и хозяина, – сказал Фармакис.

– Не понимаю…

– Я уже связался по телефону с министром. Увидишь что будет завтра…

Фармакис в упор смотрел на Алекоса, словно колеблясь, открыть ему свои планы или нет. Но, возможно, в это мгновение он думал о Никосе, покоящемся в земле, и о своем старшем сыне. Хотя Георгос вернулся к Зинье, он уже никогда не появится ни в конторе, ни у него дома – Фармакис был уверен в этом. Он старался заглушить чувство растерянности и одиночества, которое мучило его последние дни. Все эти невеселые мысли отразились в его странном испытующем взгляде.

Несколько минут он не произносил ни слова. Вдруг губы его снова сложились в улыбку. Пройдясь по комнате, он остановился за спиной Алекоса и с нежностью коснулся пухлой рукой его плеча.

– Теперь уже, сынок, ты не чужой в моей семье. Ты и Элли станете, в конце концов, моими наследниками.

Затем, сразу оживившись, он стал перечислять ему все меры, которые решил принять, чтобы застигнуть врасплох шахтеров и заставить их прекратить забастовку.

– Мы их доконаем, должны доконать, ведь американская фирма, с которой мы будем сотрудничать, слышать не хочет о забастовках.

Уходя от сестры, Кирьякос распорядился, чтобы она прислала к нему пораньше утром своего сына Бабиса – они вместе займутся подготовкой к похоронам. На другой день к девяти часам парень еще не явился. В нетерпении сапожник слонялся по дому, ворчал:

– Ну и осел! Как будто ему поручили сбегать к соседям!

Его супруга ковыляла из комнаты в кухню и обратно, обмениваясь с ним такими замечаниями:

– Тебе, дураку, больше всех надо!

– Я выполняю свой долг, Евлампия, и перестань молоть чепуху.

– Чепуху? Скажешь, я не права? Говорю тебе, ступай, открой мастерскую и плюнь на них.

Но сапожник продолжал ходить взад и вперед, поджидая племянника. Он отнесся со всей серьезностью к своим обязанностям. И не только потому, что решил взять на себя все издержки по похоронам. Он не мог отказать себе в удовольствии, оплатив расходы, присутствовать – тем более в роди распорядителя – при этом печальном обряде.

Отчаявшись дождаться племянника, он повязал на рукав широкую траурную повязку и отправился к хозяину похоронного бюро, которому чинил ботинки. Кирьякос торговался около часа, сокращая излишние расходы (отказался даже от подушечки под голову покойника).

– Эх, брат, зачем ему в гробу подушка? Все равно в землю закопают. Ты что-то дорого просишь, плут, – говорил он хозяину.

Экономии ради он выбрал для отпевания церквушку на маленьком кладбище позади поселка, где проходило шоссе, ведущее в пригород. Возложив все дела на хозяина похоронного бюро, он пошел к сестре. Туда уже успела явиться его жена.

Тасия, с измученным лицом, сидела, закрыв глаза и запрокинув голову. Она чувствовала такую слабость, что не в силах была даже взглянуть на брата.

– И здесь нет этого бродяги! – удивился Кирьякос.