Ольга Токарчук - Бегуны

Наконец смерть становилась фактом, и мертвое тело следовало убрать с пляжа. Это происходило уже не на глазах у толпы — без свидетелей. Специальная команда в ярко-зеленых куртках резала тело, погружала на прицепы и вывозила в неизвестном направлении. Возможно, существуют специальные кладбища для китов.

Касатка Билли утопился в воздухе.

Люди безутешны.

Но порой кита удавалось спасти. После долгих усилий и самоотверженного труда десятков добровольцев животное делало глубокий вдох и возвращалось в открытый океан. С берега было видно, как кит радостно выстреливает в небо своим знаменитым фонтаном и уходит на глубину. Пляж ликовал.

Через несколько недель кита отлавливали у японского побережья и превращали его нежное красивое тело в консервы для собак.

Она собирается уже несколько дней. В комнате на ковре кучками лежат вещи. Чтобы подойти к кровати, ей приходится пробираться между ними, вот она и бродит среди стопочек маек, трусов, носков, свернутых клубочками, брюк, аккуратно сложенных по шву, и нескольких книг на дорогу — всяких там модных романов, на которые дома никогда не хватает времени. Еще теплый свитер и зимние ботинки, купленные специально для этой поездки — она ведь угодит в самый разгар зимы.

Вещи как вещи — непостижимые мягкие личиночные шкурки многоразового использования, защитные футляры для хрупкого тела пятидесяти с лишним лет, комбинезоны, оберегающие от солнечных лучей и любопытных взглядов. Вещи, без которых не обойдешься во время долгого или очень далекого, как сейчас, — на край света — путешествия. Она раскладывала их на полу, сверяясь со списком, который — в редкие свободные минуты — начала составлять уже давно, как только поняла, что поездки не избежать. Дал слово — держи.

Аккуратно складывая вещи в красный чемодан на колесиках, она была вынуждена признать: нужно ей немного. С каждым годом все меньше. Постепенно отпадала необходимость в платьях, шампунях, лаке для ногтей и всех маникюрных принадлежностях, сережках, дорожном утюге, сигаретах. В этом году она обнаружила, что может не брать с собой прокладки.

— Не провожай меня, — сказала она мужчине, повернувшему к ней заспанное лицо. — Я возьму такси.

Тыльной стороной ладони она провела по его нежным бледным векам и поцеловала в щеку.

— Позвони, когда будешь на месте, а то я с ума сойду, — пробормотал мужчина и уронил голову на подушку. Он пришел из больницы, после ночного дежурства, у них там что-то случилось — умер пациент.

Она натянула черные брюки и черную льняную блузку. Надела ботинки, перекинула через плечо ремень сумки. И теперь неподвижно стояла в коридоре, сама не зная зачем. В ее семье была традиция: перед дорогой на мгновение присесть — давний польский обычай, еще с Кресов, но здесь, в этой маленькой прихожей, сидеть негде — нет ни одного стула. Так что она стояла и подводила внутренние часы, форматировала таймер, можно сказать, в мировом масштабе, настраивала великое «сейчас» — мясистый хронометр, глухо тикающий в такт ее дыханию. И вдруг, как бы решившись, схватила чемодан за ручку, словно зазевавшегося ребенка, и настежь распахнула дверь. Всё. Старт. Она в пути.

Смуглый таксист аккуратно поставил ее сумку в багажник. Некоторые его жесты показались лишними, чересчур фамильярными — ей привиделось, что, укладывая в машину чемодан, таксист нежно его погладил.

— Итак, в путь? — спросил он с улыбкой, обнажив крупные белые зубы.

Она ответила утвердительно. Таксист улыбнулся еще шире — в этом ему любезно помогло зеркало заднего вида.

— В Европу, — коротко пояснила она, и водитель полувосклицанием-полувздохом выразил свой восторг.

Они ехали по шоссе вдоль залива — как раз начался отлив, и вода медленно обнажала каменистое, усеянное ракушками дно. Солнце слепило и обжигало — нужно беречь кожу. Она с тревогой подумала о растениях в своем саду: будет ли муж поливать их, как обещал, о мандаринах (дождутся ли они ее возвращения — тогда можно будет сделать мармелад), о финиках, которые как раз поспевают, и о травах, изгнанных в самое засушливое место, поближе к камням, но, кажется, ничего не имевших против, — эстрагон вырос в этом году небывалых размеров. Его терпким и свежим ароматом пропиталось даже висевшее в саду белье.

— Десять, — сказал таксист. Она заплатила.

На местном аэродроме она показала билет девушкам за стойкой, и багаж ее немедленно отправился к цели. Сама она осталась и, прихватив рюкзак, сразу не спеша пошла к самолету, в который уже карабкались сонные люди — с детьми, с собаками, с набитыми едой пакетами.