Юрий Коротков - Дикая любовь

— Дело не в этом… — начал было отец.

— В этом! Всю жизнь хотите и рыбку съесть, и… красиво выглядеть! «Грязь»!

— Не смей на меня голос повышать! Щенок!

— Давайте, в конце концов, я позвоню в интернат, — сказала мать.

— Не надо! Без вас обойдусь! — Максим схватил телефон и ушел в гостиную, захлопнув за собой дверь.

Решительно набрал номер.

— Здравствуйте, Раиса Николаевна. Это Максим…

— Давно тебя не слышала. А Маша на уроках. Я передам, чтобы она тебе перезвонила.

— Не надо, Раиса Николаевна. У меня просьба к вам… Я завтра улетаю в Америку. И я хочу вас попросить… — Максим все-таки замялся, засуетился. — Вы понимаете… Я не хотел бы, чтобы Маша…

— Алло, не слышу! Маша на уроках, но я могу ее вызвать.

— Раиса Николаевна! Алло!.. — Максим нервно дернул шнур. — Так слышно?.. Раиса Николаевна, я завтра улетаю! Надолго! — раздельно, по словам, начал кричать он, оглядываясь на дверь. — И я вас прошу…

— Не слышно!

— Я перезвоню сейчас!

— Максим, если ты меня слышишь: здесь барахлит телефон. Если что-то срочное — зайди сам, дорогу знаешь. Если нет — я передам Маше, что ты звонил, она тебя найдет…

Максим бросил трубку.

— Что-нибудь случилось? — спросила Сью, когда он вошел в комнату.

— Ничего. Все о’кей… — Максим надевал куртку. — Я сейчас вернусь.

Воровато оглянувшись, он перелез через ограду у глухой торцевой стены интерната и пошел вдоль стены, чтобы не маячить под окнами. В вестибюле, отступив под лестницу, переждал шумную компанию старшеклассников, бегущих в спортзал…

— Слушаю тебя, — вежливо улыбаясь, сказала директриса. Она внимательно смотрела на сидящего напротив Максима.

В приемной у секретарши противно скрежетал принтер.

— Раиса Николаевна, — негромко, четко начал Максим. — Я хотел сказать, что завтра я улетаю в Америку. Маша не знает, что все уже решено. Если она узнает, она придет и… Вы понимаете, вы ее знаете… Она ничего уже не сможет изменить, у меня билет на руках, виза… В общем, я не хотел бы, чтобы были какие-то эксцессы. Я думаю, вы тоже не хотите.

— Что же мне — под арест ее посадить? — спросила директриса.

— Не знаю. В конце концов, вы за нее отвечаете.

— А ведь ты обещал мне, помнишь?..

— Я не могу быть всю жизнь ее нянькой. В конце концов, у меня есть свои планы, моя профессия…

— Я все прекрасно слышала по телефону. И все поняла, — спокойно сказала Раиса Николаевна. — Просто я хотела посмотреть, с какими глазами ты все это будешь говорить, мальчик… А ты молодец. Пришел. Я думала — не придешь… Во всем надо быть последовательным. Даже в подлости.

Она поднялась. Максим тоже встал.

Директриса неторопливо обошла стол, размахнулась и изо всех сил ударила его — хотела по щеке, получилось пятерней по всему лицу, Максим даже качнулся.

— Это от нее, — пояснила она деловито. — Поскольку у нее не будет возможности. А теперь — пошел вон! — она распахнула дверь. — Пошел вон, подонок!!

Секретарша с жадным любопытством выглядывала из-за компьютера.

Максим стоял на месте, опустив голову.

— Я могу надеяться, что… — начал он.

— Не бойся, мальчик. На тебя мне наплевать, но я не прощу себе, если потеряю ее. Из-за такой мрази. Пошел вон!

Она захлопнула дверь кабинета. Максим исподлобья глянул на секретаршу, повернулся на негнущихся ногах и вышел.

Маша с директрисой, обе в рабочих синих халатах и косынках, с кисточками и ведром краски спустились в закуток под лестницей. Стены здесь были изрезаны ножом и ребром монеты, густо исписаны шариковой ручкой: инициалы, несложные уравнения интернатской любви, «Раиса — сука», похабные рисунки, следы от затушенных бычков, даже на потолке кружки копоти от брошенных на пластилиновом шарике спичек.

Раиса оглядела вернисаж.

— Когда это у Шарипова с Криворотовой любовь была? — удивилась она. — У нее вроде с Тарасовым уже два года.

— Да не любовь — так… неделю… — откликнулась Маша. — Летом, когда Тарас в КПЗ сидел.

Директриса указала на крупные каракули: «Марго — смерть за измену!», обмакнула кисть и закрасила первым мазком. Маша начала от лестницы, старательно водя кистью вверх и вниз. Директриса двинулась ей навстречу.

— Знаешь, — сказала она, — я раньше поражалась вот этому, — кивнула она на картинную галерею. — Устроим субботник — все вместе, глаза горят, красим, только брызги летят. Кто быстрее, у кого лучше выходит? Чисто, красиво, все рады… А наутро уже порезано, еще высохнуть не успело… Я понять не могла, кричала, разорялась. Ведь свой дом! Неужели на роду у нас написано в грязи жить? Или чистота глаз режет — пока углы не засрешь, душа не успокоится?.. А потом перестала удивляться. Стала просто брать краску и красить. И так всю жизнь — крашу, крашу… Они режут, а я крашу…