Юрий Коротков - Виллисы

Такие морозы иногда случаются в последних числах февраля — будто напоследок, зиме вдогонку. Ранним вечером вымирает Москва, воздух едва прозрачен от взвешенных колючих льдинок, свет окон, реклам и фонарей расплывается, как чернила на сырой бумаге, грохочут по ледяным ухабам троллейбусы — промерзшие жестяные короба, в которых еще холоднее, чем на улице, — из метро валит тяжелый пар и пахнет баней, редкие прохожие, до глаз укутанные шарфами, спешат домой, каждый в одиночку храня свой островок тепла. Господи, дай сил перетерпеть, перевалить через эту бесконечную зиму, дожить до ручьев и зеленой травы.

Господи, неужели бывает лето на земле?

В последнем письме мать виновато, вполстрочки, после «крепко целую» и приветов от родни и знакомых, сообщала, что вернулся отец, и Юлька, едва дождавшись конца репетиции, помчалась на междугородку звонить в Рудник — соседям через улицу, у которых стоял телефон.

На том краю земли давно была ночь, Юлька переполошила соседей, слышно было плохо, мать тотчас начала плакать. «Гони его, поняла? — кричала Юлька, приставив ладонь к трубке. — Гони к черту! И чтоб за километр не подходил, ты поняла?!» — «Жалко…» Сквозь стекло переговорной кабины на нее пялился солдат-узбек с серыми обмороженными ушами. Юлька повернулась к нему спиной. «А себя тебе не жалко? А Зойку с Катькой не жалко?» — «Жалко…» — и снова слезы. На редкость содержательный получился разговор. «В общем, я сказала: гони, и все! А если пустишь — я летом приеду и выгоню, ты меня знаешь!» — Юлька грохнула трубку на рычаг.

Троллейбуса долго не было — наверное, опять оборвались где-то обледеневшие провода, — и Юлька пошла пешком, срезая дорогу, через Арбат. Москву она знала плохо, только район вокруг училища да центральные улицы, сразу заблудилась и теперь металась по темным, наполовину выселенным переулкам, наугад сворачивая то налево, то направо. Короткая нейлоновая куртка от мороза стояла колом, под нее задувал ветер, колени одеревенели и едва гнулись, и Юлька вдруг с ужасом поняла, что никуда не выйдет, просто упадет и замерзнет посреди огромного чужого города под равнодушным взглядом чьих-то теплых окон.

Она нырнула в подъезд, дернула внутреннюю дверь — заперто. Всхлипывая, перебежала в дом напротив. Здесь над замком был крупно выцарапан код, Юлька потыкала в кнопки окоченевшими, негнущимися пальцами, замок нехотя щелкнул, она вошла и поднялась на второй этаж. Откинула капюшон, зубами стащила варежки и всем телом прижалась к высокой батарее, просунув руки между секциями.

Больно заныли отходящие от мороза пальцы, куртка оттаяла, свитер стал понемногу пропитываться теплом. За дверью соседней квартиры слышался звук наполняемой ванны — гулкий, уютный. Неразборчиво бубнил телевизор. Прошаркали по коридору шлепанцы. Юлька представила себе эту квартиру с высоченными потолками, ванную с мягким ковриком, набором косметики на полочке под зеркалом, кухню со стопкой тарелок в раковине, комнату с длинными, наискосок, тенями от настольной лампы. И ее обитателей, неторопливо, обстоятельно пьющих чай, не подозревая, что рядом с ними чуть не замерз живой человек…

Внизу хлопнула дверь подъезда, загудел, поднимаясь, лифт и остановился на втором этаже. Юлька отскочила от батареи и принялась деловито рассматривать номера квартир, ожидая, когда человек пройдет. Но шаги замерли у нее за спиной. Тетка с авоськой, набитой пакетами молока, бдительно следила за ней. Юлька подумала, что молоко в пакетах замерзло и, если разорвать картонку, молоко будет стоять в тарелке голубоватым столбиком, потихоньку оплывая.

Она осмотрела все четыре квартиры и пошла вниз по лестнице.

— Вам кого? — спросила тетка.

— Мне?.. Так… — не оборачиваясь, ответила Юлька.

— А если так, нечего по подъездам шляться!.. Подзаборники!

Никогда еще бетонный бастион училища не казался ей таким родным и надежным. Три ряда сплошных окон мирно и весело светились в глубине заснеженного сквера. Юлька пробежала по центральной аллее к крыльцу, еще из-за стеклянных дверей увидела в интернатском вестибюле двух чужих парней и вахтершу Ольгу Ивановну, стоящую перед ними с раскинутыми руками.

— Не пущу! Я сказала — не пушу!

Один из парней присел, пытаясь прошмыгнуть под рукой.

— Куда? — Ольга Ивановна ухватила его за куртку. — Родителей не пускаем, а вас, кобелей…

Юлька стряхнула снег с сапожек и вошла, растирая варежками онемевшие щеки.