Михаил Гиголашвили - Тайнопись

Потом, слышу, притихли. Точно лизаться начали. Тут я к окну подкрался, а оно, проклятое, занавеской закрыто, ничего почти не видно, силуэты одни. Почудилось мне сперва, что она на диване сидит, ноги расставив, он перед ней на полу… Присмотрелся — нет, это ее светлые брюки по дивану раскиданы… Продвинулся чуть вперед… Теперь показалось, что он у стены стоит, а она перед ним на коленях свою сладкую теорию в жизнь воплощает… Нет, это просто ее платье на крюке висит. А их вообще в комнате нету. На кухню, должно быть, вышли. В окно влезть или открыть его не было никакой возможности, ломать надо. Если бы мне двадцать лет было, я точно так и поступил бы, а сейчас коротко взвесил «за и против» и решил, что если могу взвешивать, то и с ломкой стекол надо повременить.

Пока я это всё перемалывал, они неожиданно входят, я едва отпрянуть успел. Опять заговорили. И слышу — проклятый старичок в общих чертах начал ей что-то про мое вчерашнее предложение блеять. А вот этого я уже вытерпеть не мог, да и «Смирнофф», с косяком побратавшись, к активным действиям призывать начал.

Я постучал по стеклу. Она выглядывает, делает большие глаза. За ней и его гнусная харя появляется. Я ей говорю по-русски (она понимала):

— Пусть он убирается, а не то плохо будет. Всем. — Ему так с укоризной головой качаю: мол, что же это ты, старая сука, делаешь?.. Это твое мужское слово?.. А ей для убедительности еще один убийственный аргумент выкладываю: — Выйди, поговорить надо. Дело есть.

Видно, по моему лицу она смекнула, что лучше скандала не поднимать.

— Хорошо. Подожди немного, я его отправлю, — отвечает, тоже по — русски, хотя с большой неохотой и даже ненавистью на этот, по ее словам, «тоталитарный» язык переходила. — А с тобой что такое?.. Свихнулся или выпил?..

— И то, и другое. Спустись в подвал, там буду ждать, — буркнул я напоследок и полез обратно по балкону.

И бегом в подвал, где верный «Смирнофф» дожидался. Налил, что осталось, выпил… Дым пускаю. Хорошо, думаю, все-таки своя баба, понимающая, хоть и хитрюга полная.

Не успел я окурок затушить, как слышу шаги по лестнице. Одни — тихие, мужские, другие — женские, робкие. Спускаются без разговоров. Они!.. И вместе!.. «Ну, стервоза, динамистка!..» Поднялся на две ступеньки и стал ждать. И как только они из-за поворота появились, тут же из подвала и выскочил.

Этого они не ожидали.

Я старичку говорю:

— Вы идите себе, уважаемый, она вас сейчас догонит… — и дверь ему широко так распахиваю, а её ласково, но твердо за руку беру и в сторонку отодвигаю, чтобы он смог пройти.

Она промолчала. И ему ничего больше не оставалось, как идти, благо двери в Германии закрываются чинно, торжественно, убраться всегда успеешь.

Только он вышел, я ее, чуть развернув, как бы невзначай заставляю два шага сделать. А там уже ступени — волей-неволей вниз пойдешь. И не успела она пикнуть, как мы уже внизу очутились. Подвал был чист и тепел, получше, чем кабинеты у некоторых наших министров здравоохранения. И бывал я тут с ней не раз… Даже, помню, она мне тут притчу рассказала, как старый бес учил молодого, что при соитии ведьме надо одновременно заткнуть три главные дырки, чтобы похоть в ней нагнеталась, как в котле, на что молодой бесенок смеялся: «Какие же главные?.. Их столько, что копыт не хватит: здесь замуруешь — там потечет, там закроешь — тут просачивается. Вы, старики, отстали от века!..»

Одной сладкой теорией мы ограничиваться не захотели, и она дала мне ключи, пообещав через час вернуться. Как и зачем я на балконе оказался, даже не спросила. Словом, своя баба — и в одном, и в другом, и в третьем. Посадив свою роскошь на место, в лифчик, оправив кофточку и подтянув чулочки, уже со ступенек сообщила, что в холодильнике чекушка имеется. И шмыгнула в дверь.

А я резво наверх поспешил. Посмотрел из окна, как «Альфа-Ромео» с трудом разворачивается, и в постель залез, вздремнуть немного. Не успел глаза закрыть, как телефон трещит.

Я снял трубку, ничего не говорю. Слышу голос немчика:

— Алло!.. Алло!..

Если бы мне лет двадцать было, я ему точно пару теплых слов сказал бы, ну, а сейчас я так аккуратно кнопочку на аппарате выключил и спать завалился, перед сном все-таки успев подумать, каким, оказывается, был умным этот Дарвин, и каким глупым — наш дедушка Мичурин, который всё со всем скрестить собирался. В природе так не бывает, даже в рамках одного вида: кошка, например, крутит любовь днем и ночью, а львица — только раз в году.

1994, Германия