Николай Веревочкин - Белая дыра

Все рассмеялись.

Кроме Николая Нидвораича.

Напялил он веник на голову и снова принялся созерцать паучка, ползущего по потолку.

— Дело не в волосах, — дождавшись, пока земляки навеселятся, пожаловался художник. — Пабло Пикассо вообще без волосинки был, а сколько всего набуровил. Хотя его творчество лично меня не трогает. Кризис у меня, мужики, полный упадок сил. Меня уже и комары не кусают.

— Ну и хорошо, что не кусают, — удивился Митрич этой странной обиде на кровососущих насекомых.

— Чего ж тут хорошего? — не согласился художник и, посмотрев на лопух, прикрывающий чресла, вздохнул печально и обреченно. — Кровь совсем холодная стала. Должно быть, скоро помру. Будущее не вижу. Прошлое забываю…

— Ты это — кончай, Нидвораич! Тут такая жизнь начинается, а он помирать собрался. Скажи, Охломоныч? — пожалел везде правый Митрич творческую личность.

— Да нет проблем, — поддакнул Охломоныч. — Сделаем тебе, Нидвораич, новую прическу. Кем хочешь быть — черным или рыжим. Можно и вообще — кучерявым.

— Опять нет проблем, — с новой силой закручинился живописец. — Поймите вы: мне без проблем никак нельзя. Художник без проблем — нонсенс.

— Чего, чего? — не понял Дюбель. — Кто такой сносенс? Почему не знаю?

— Скучно без проблем, — уныло закончил Николай Нидвораич.

— И чего тебе скучно? Живем как в раю, — рассердился Дюбель. — Точно говорят — умные волосы дурную голову покидают. И правильно делают. Ишь ты! Все у него есть — проблем ему не хватает. С жиру бесится.

— Да не хочу я жить в раю. В раю художнику делать нечего, — попытался Николай Нидвораевич объяснить свою печаль, да не смог, только руками в воздухе что-то вроде пышного облака нарисовал. — Каждый художник сам свой рай строит. А живет в аду.

— А ну его, мужики, пусть себе лысым ходит. Хоть одна проблема у человека будет, — махнул рукой Дюбель. — Ишь ты, сносенс какой, комары его не кусают, в раю он жить не желает, — и выругался в негодовании: — Микельанджело ты наш Буанаротти!

С некоторых пор Тритон Охломоныч, создатель земного филиала рая, заимел привычку перед восходом солнца прогуливаться по Новостаровке. Эти неспешные утренние обходы поднимали настроение и тормошили воображение. Со стороны это выглядело чрезвычайно грустно. Одинокий, сутулый, довольно пожилой человек деревенской внешности, бредущий по пустынным улицам сказочного городка, словно сотканного из самой мечты. На самом деле, с тех пор как в нем поселилась еще одна посторонняя душа, Охломоныч никогда не был одинок. Неспешно и солидно беседовал он с внутренним голосом, вынося творческие замыслы на суд не видимого, но мудрого разума.

В предвосходных прогулках его сопровождал пес Полуунтя, примерным поведением заслуживший не только прощение за мятежное прошлое, но и полное освобождение, вплоть до снятия ржавой цепи с натруженной ошейником шеи. Пес, чувствуя важность момента, бежал чуть впереди и на углах особо нравившихся ему творений хозяина поднимал ногу, оспаривая священное право собственности у местных собак. Несмотря на эти желтые автографы, Полуунтя, как, впрочем, и Охломоныч пользовался у новостаровцев уважением. «Опять старый хрыч обходит дозором владенья», — говорили ранние пташки и радушно улыбались.

Всякий раз Охломоныч менял маршрут. То пройдет берегом Глубокого, то, напротив, со стороны Бабаева бора, то зигзагами по переулку, а иногда, задумавшись, просто следует за Полуунтей. С какой стороны ни зайди, с какого угла ни посмотри — хороша Новостаровка!

— Охломоныч, — отвлекали его от созерцательной задумчивости и беседы с внутренним голосом земляки-жаворонки, — мои-то обормоты из Закиряйска вернулись. Как бы пристройку комнаты на три присоорудить?

Охломоныч сурово осматривал дворец, крепко скреб затылок, хмурился и говорил мрачно:

— Покумекаем. Правильно сделали, что вернулись. Что им там, в бардаке-то, делать.

— Охломоныч, как бы такую хреновину придумать, типа шара? Чтобы торчала над огородом, а когда надо, из нее дождь шел.

— Покумекаем, — обещал тот, еще более хмурясь, — шар не шар, а чего-нибудь накумекаем.

Задумки новостаровцев не знали предела и удержу. Однако ни одну из них Охломоныч с порога не отвергал: его хлебом с икрой не корми — дай покумекать.

— Вот бы так сделать, чтобы от мансарды на Глубокое мост был, — раскатывал губу рыбак Мудрило.

Случившийся рядом Митрич ехидно вставил:

— А может быть, тебе лодку с крылышками сделать?