Николай Веревочкин - Белая дыра

— Комбайны, тракторы… Кому нужно? — вклинился Охломоныч. — Надо один универсальный механизм на все работы. И чтобы на воде работал…

— …Не возражаю, — разрешил Кумбалов, — я имею в виду, чтобы чистота, галстук-бабочка и легкая музыка. Культурно чтоб. А в город с жуком ни под каким соусом. У них там и так этого соуса девать некуда. Выровняем деревню — вот тогда нам все человечество за такую справедливость большое спасибо скажет.

— Знаю я это человечество, — не поверил Дюбель, — хрен оно вам спасибо скажет. Через месяц все, что не пропьют, переломают, а вам морды набьют.

Печально кивнул Кумбалов огромной башкой, частично соглашаясь с Дюбелем:

— Сильно подпортили в последнее время народ, сильно. Можно сказать морально измордовали. А что делать? Другого человечества нет. Надо переделать подлую человеческую натуру.

— Не надо никому ничего бесплатно раздавать, — взмолился Дюбель. — И переделывать никого не надо. Переделкин нашелся, Карл Маркс новостаровский. Переделывали уже. Допеределывались. Из свиньи зайчика не сделаешь. Нажрется твое человечество за наш счет, а потом тебя же и обгадит.

Фома Игуаныч отпил для храбрости малюсенький глоток и тихо высказал вторую идею, от которой мужики долго не могли прийти в себя, а только морщили лбы и пучили глаза — настолько она была глобальна.

— Надо собрать все элементы Земли и сделать такую маленькую планетку — со школьный глобус. И чтобы все в ней стояло, где надо, а не как попало — и горы, и реки, и города, и дороги. А потом этот глобус в нужное место на солнечную орбиту и запустить. Пусть стремительно растет. А как достигнет нужных для жизни размеров, собрать лучших людей и порциями запустить на нее…

По мере того как отпочковавшаяся от Земли планета заселялась и обустраивалась, Фома Игуаныч все более воодушевлялся. Голос его окреп. Глаза горели. Он размахивал руками и притоптывал ногами.

— Планету он на орбиту запустит, — придя в себя, проворчал Дюбель, — на хрена сдалась мне твоя планета, мне и в Новостаровке хорошо.

— А ты варежку не раскрывай, — утешил его Митрич, — на эту планету Фома только лучших представителей запустит. Тебе не обломится.

— Туда им и дорога, — охотно согласился Дюбель.

— В перспективе идея хорошая, — нерешительно одобрил мечтания Фомы Кумбалов. — Однако не мешало бы с учеными посоветоваться. На какую орбиту запустить? Как запустить? Кого запустить? А то запустишь сгоряча — только Солнечную систему перебаламутишь. Это же только богам под силу новые планеты создавать. Хотя, а чем мы хуже богов при такой-то машине?

Пока мужики трепались за все человечество, Тритон Охломоныч прислушивался к внутреннему голосу. «Конечно, досадно, что господин Дюбель так груб в своих определениях, — рассуждала трезвая чужая душа, — но досаднее всего то, что он прав. Люди несовершенны. И очень. Да попади твоя универсальная машина в руки какого-нибудь наполеончика, так он из планеты червивое яблоко сделает…»

В углу, прислонившись к теплым, золотистым бревнышкам предбанника, сидел, не принимая участия в утопических бреднях, Николай Нидвораевич и грустными, кошачьими глазами хмельного художника смотрел в потолок, по которому ползал невесомый паучок. Научное название этого длинноногого насекомого никто не знал, но новостаровцам он был известен под именем косиножка. Так поэтически наречен он был, скорее всего, жестокой в любопытстве своем деревенской пацанвой. Если его убить, он, мертвый, еще долго шевелит ножками, словно траву косит.

Голову художника-самоучки зеленым париком украшал веник. Николай Нидвораевич пытался увидеть банное застолье глазами паучка, однако утомленное воображение отказывало ему в этом пустяке.

— А ты чего тоскуешь, Нидвораич? — удивился настроению земляка веселый Митрич, закидывая правую ногу на правую.

— Да вот, — пожаловался живописец, снимая с головы березовый веник и демонстрируя плешь, — лысеть начал.

— Да не начал, — утешил его Митрич, — а кончаешь уже. Потешная у тебя харизма без шляпы.

— Что за харизма? Почему не знаю? — спросил Дюбель, вздрогнув.

— Харизма — это от слова лицо, — пояснил Митрич.

— Волосы — они та же трава, — поделился своими познаниями в физиологии печальный художник, — их и посеять можно.

— Засеять твою тыкву можно, — согласился Дюбель, — и засеять, и удобрить, и поливать. Вот только где такой трактор взять, чтобы лысину тебе вспахать, Репин ты наш новостаровский?