Николай Веревочкин - Белая дыра

Кроме ружья, соседи не тронули аккордеон и гитару, расценив их как орудия труда. Гитара была дорогая, немецкая. Звук сочный, глубокий. Струны серебряные. Снял ее однажды со стены Бабадан, подрынкал указательным пальцем по струнам и спрашивает для проформы:

— Не нужна тебе бандура, Фома? — и сам же отвечает за хозяина. — На фига она тебе, если ты еще потолок до дыр не проглядел. А я из струн петелек наделаю и на зайцев поставлю. Все какая-то польза от инструмента.

Так они и жили. Фома смотрел в потолок, а человек со славянской физиономией, назвавшийся Бабаданом, добывал в лесу пищу и жарко топил печь.

На ночь у изголовья заряженное ружьишко ставил, а под подушку, всякий раз покосившись на лежащего мумией хозяина, клал пистолет «ТТ».

Хотя кого в лесхозе бояться?

Но у чужака, видно, были причины прислушиваться по ночам к скрипу снега и выглядывать в окно.

……………………………………………………………………………………………………..

Тоскливо и красиво ночью в деревне. Луна. Морозная взвесь в воздухе. От плетней тени на сугробах. Дома без огней спят, зарывшись в снегу, как куропатки. Лес стеной окружает человеческие жилища. И над этой тоскливой красотой плывет тягучий вой, песня одиночества. То ли собачий, то ли волчий, а может быть, и человечий — хрен поймешь. Нет-нет, да и у самого жизнерадостного человека затуманятся глаза есенинской грустью и подумает он с поэтическим восторгом: «А не застрелиться ли к такой-то матери?». Бабадан от тоски по ночам с Фомой разговаривал, как одинокие старики разговаривают с кошками или собаками.

— Интересно, хозяин, что ты там, в потолке, видишь? Просто так смотришь, как в телевизор, или чего вспоминаешь? Это же сколько всего можно вспомнить! Хотя чего тебе вспоминать? Всю жизнь, поди, проторчал в этой дыре. От того и крыша у тебя съехала, екалы-мокалы. А ТАМ сейчас какая жизнь! Какая игра! Какие бабки крутятся! Какие женщины! Екалы-мокалы! Мокалы-екалы! А тут сидишь, как волк в норе, и морду из лесу высунуть боишься. Примечательная морда у меня, Фома. На всех вокзалах развешена. А зачем нам с тобой популярность? Не нужна нам популярность. Ничего, отлежусь в твоей берлоге, бороду до пупа отращу и поеду, как снег сойдет, в славный город Тещинск пиво пить и фисташками закусывать. Какое там пиво разливное, Фома! Екалы! Я буду пиво пить, а ты в потолок пялиться, мокалы. Хотя какая разница — в потолок или в телевизор…

Иногда, расстроив душу светлыми мечтами о темном пиве, Бабадан задушевно пел:

Песня была долгая и очень печальная, а кончалась, разумеется, поножовщиной.

Приличную бороду отрастил Бабадан Бабаюнович и заметно снизил заячье поголовье в окрестных лесах, а весна все не наступала.

В конце марта случилось — пришел Бабадан с охоты сам не свой. Без ружья, без шапки, щека разодрана, ноги промочил — по пояс ледяной. Трясется и мычит. Глаза шальные, красные. Печь не затопил, а в чем был, так и рухнул на диванчик и калачиком сжался.

Ночью хрипел, сопатил и с Надюхой разговаривал. И, должно быть, очень он этой Надюхе доверял, никаких секретов от нее у Бабадана не было. Рассказал о заброшенном известковом заводе и о приметах, по которым можно найти штольню, в которой лежит Лысый с киркой в затылке. Потом он долго плакал, каялся и обзывал себя шакалом, а, наплакавшись, страстно шептал о рюкзаке, набитом долларами, как соломой. «Двести тысяч, — шептал он, истекая горячим потом в холодной избе, — двести тысяч в целлофан завернуты! Хрустят, как снег под ногами. Заживем, екалы, Надюха, мокалы!». После этого он жалобно заскулил и поведал Надюхе о странной звезде, летящей хвостом вперед. Упала эта звезда в бор за неждановскими болотами так, что иней за версту с деревьев осыпался. Круглая, как золотое пасхальное яйцо. И светится. А из трещины выползло прозрачное существо, прекрасное и отвратительное. И были на нем одежды, как крылья, а глаза, как черные дыры. И так страшно и больно было смотреть в эти непроницаемые, немигающие очи, что в ужасе пальнул неждановский гость по ним из кривоствольной берданки. Поведав Надюхе об убийстве прозрачного существа, человек, назвавшийся Бабаданом, закричал, будто его режут. Он стал умолять Лысого, чтобы тот не гонялся за ним с киркой в башке, а походатайствовал за него перед прозрачным, чтобы не смотрел дырами глаз, обещая отдать за такую милость и доллары, и Надюху. При этом срывал с себя одежды и разбрасывал по комнате.