Николай Веревочкин - Белая дыра

Эвон Какович откинулся на сиденье и расхохотался. Громко, но без особого веселья.

— Вешаться, говоришь? И далеко ли ходили?

— В Бабаев бор.

— А вот это дудки! В Бабаевом бору с сегодняшнего дня вешаться без моего разрешения нельзя.

— Это почему так?

— А потому, что это теперь мой бор.

— Как это твой? Тоже мне шутки.

Эвон Какович не ответил, а, слегка поморщившись, спросил:

— Что это у тебя с одеждой, отец?

Видать, хочет в машину пригласить, да стесняется.

— А что с одеждой? — с удовольствием осмотрел себя Охломоныч. — Одежда как одежда. Красных пиджаков не носим.

— Я в смысле, типа, не очень чистая.

— Ну, так болото оно и есть болото, — не очень внятно объяснил Охломоныч.

— Ну, а как жизнь вообще? Как Новостаровка? Все вверх трубами стоит?

Этот вопрос был как пароль, а всегдашним отзывом было: «И так, и сяк, и наперекосяк». Правда, в последнее время новостаровцы добавляли: «…и мордой об косяк».

— А с работой как?

Охломоныч махнул рукой:

— Работа у одного Дюбеля. Он экскаватор приватизировал и могилы роет. Работы много.

— Понятно, — с удовлетворением потер руки Эвон Какович. — Значит, соскучился народ по работе?

— Народ по зарплате соскучился, — уточнил Охломоныч.

— Будет и работа, будет и зарплата. Топор в руках не разучился держать, отец?

Ты посмотри на него! Прямо барин с крепостным соизволили милостиво побеседовать. Хоть в ноги падай.

— Как там Эндра Мосевна? — перевел разговор на личные темы Охломоныч, опасаясь оскорбить зятя словом.

— А что Эндра Мосевна? Нормально. От пенсионеров отбоя нет. Сразу два наперегонки сватаются. Один — герой труда, другой — герой войны. Не знаем какого героя выбрать. Ты-то кого посоветовал бы?

И пошел ни к чему не обязывающий треп со взаимными подковырками, когда собеседники вроде бы и улыбаются друг другу, но каждый думает про себя, как бы найти предлог для прощания.

Эвон Какович вел себя со снисходительностью пришельца из высшего мира. Охломоныч и раньше не испытывал особо теплых чувств к зятю. Есть такие дети, которые стесняются своих родителей, ни с того ни с сего считая себя умнее их. Особенно же испортились отношения с тех пор, как зять забрал к себе Эндру Мосевну. Хотя, конечно, главную роль в этом сыграла Пудра Тритоновна, коварная дочь. Сказать по совести, Охломоныч и сам бы переехал в Тещинск, если бы его уважили и позволили перевезти с собой дело всей жизни — недостроенный ВЕЗДЕЛЕТОПЛАВОНЫРОНОРОХОД. Но именно Эвон Какович высказал по этому поводу полное неуважение: «Да кому нужен этот металлолом?». Тем самым показав, что считает тестя пустым человеком, растратившим жизнь на пустяки. Да и сейчас ведет себя неправильно. Мало того, что барина корчит, он еще от Фомы Игуаныча нос воротит, делает вид, что того и в природе нет. Что ему с человеком-то познакомиться? Беспокоится, буржуй сопливый, как бы сиденья ему не запачкали.

Так нехорошо подумал Охломоныч о муже собственной дочери, а тот возьми да скажи по-простому:

— Сидаун на плиз, мужики.

Но потом сморщился, как от изжоги, и добавил хмуро:

— Только на сиденье подстилку набросьте. В багажнике. Ту, что потемнее.

Поехали. Музыка тихо играет. Мотора почти не слышно. Так, вроде время от времени конь вздохнет, да вьюга в трубе гудит. И такая мощь в этом беззвучии чувствуется, что сердцу радостно. А тряски почти никакой. Это на старой-то новостаровской дороге! Будто на воздушной подушке. Как в лодке по волнам. Так хорошо чувствовал себя Охломоныч, лишь когда качался в люльке. И воздух в машине какой-то особый. Вроде как не наш. В меру прохладный, пахнет чем-то приятным, но, опять же, не нашим. А, может быть, это Эвон Какович надушился. Весь холеный, розовый, как младенец. Уши на солнце просвечивают. И говорит снисходительно:

— Удивляюся я на вас, мужики. При таком богатстве и в такой нищете по уши живете.

— Это где же ты богатство-то увидел?

Эвон Какович небрежно махнул в сторону Бабаева бора.

— В том-то и дело, что не видите. Сколько древесины зря пропадает. А в нашем степном краю древесина — золото.

— Сказал тоже — древесина. Эх, ты, буржуй недоделанный!

Тритон Охломоныч хотел ответить похлеще, но так и задохнулся от сложных чувств.

В свое время он два года заграницей служил и полстраны объехал, но ничего лучше озера Глубокого да Бабаева бора видеть ему не доводилось. Вроде, да, красиво, и деревья повыше и вода посветлей, а не по сердцу. Это же тебе не просто лес да озеро. Это же ты и есть. И соленые бирюзовые волны Глубокого, его камышовые заводи, белые дюны, поросшие талой, и ровный шум Бабаева бора, грибной запах, поляны дикой вишни — это же часть тебя. Что ты без них? Так, вроде бы и не Охломоныч. Существо. Бомж. Ишь, ты! Древесина…