Николай Веревочкин - Белая дыра

— …дойдете до просеки, повернете направо и, никуда не сворачивая, идите по ней. К вечеру будете в Неждановке, — закончила долгое объяснение велосипедистка.

— Странно, — молвил Прокл в замешательстве, — старик сказал, что там центральная усадьба.

— Ну, правильно, — улыбнулась женщина, — центральная усадьба лесничества, деревня Неждановка. Знаете что, садитесь на багажник. Я вас мигом довезу.

— Неудобно как-то, неловко, — смутился Прокл.

— Отчего же неловко? — удивилась велосипедистка.

— Ну, женщина везет мужика… Да и рюкзак у меня тяжелый. Раздавим велосипед.

— Садитесь, садитесь. Пустяки какие, — сказала женщина, разворачивая велосипед. — Ему не привыкать. Я на нем и сено вожу, и дрова, и картошку мешками. Что ему сделается, железу? Садитесь!

Велосипед катил Прокла по белоствольной просеке. Впрочем, он внезапно утратил способность к боковому зрению. Все его внимание сосредоточилось на упругом, теплом, красиво работающем женском теле. Он был совершенно очарован этой женщиной. Со спины она была еще привлекательнее. От нее исходил запах большой семьи — пельменей, парного молока, бани, основательного крестьянского быта. Возрождение погрязшего в пороках и пустяках рода человеческого, отрешенно философствовал Прокл, связано именно с такими женщинами. Больше надеяться не на кого.

Велосипед поскрипывал, но шел ровно и весело.

— Доверчивая она у меня, — между тем говорила женщина глубоким грудным голосом, — ластится к каждому встречному-поперечному. Попадется лихой человек — обидеть может. Много их нынче по лесам с ружьями шатается. А что у вас из мешка торчит, не ружье ли?

— Металлоискатель, — ответил Прокл бархатным голосом.

Голос этот внезапно появлялся у него при разговоре с красивыми женщинами. И чем красивее они были, тем бархатнее был голос. На этот раз Прокл превратился в мурлыкающего тигра.

— И какой же он металл ищет?

— Да любой.

— И золото?

— И золото.

— Я почему спрашиваю — как-то по весне картошку садила, да и обронила кольцо. К вечеру только и спохватилась. А кольцо-то обручальное. Да разве найдешь? Огород у меня — пятнадцать соток. Думала, буду осенью рыть картошку — найду. Сколько уж лет землю перелопачиваю, а кольца не видно. Плохая эта примета — кольца обручальные терять. Третьего мужа с тех пор хороню, — весело пожаловалась женщина. — Женихи меня теперь пуще огня боятся. А можно ли вашим искателем кольцо поискать?

— Отчего же нельзя, можно и поискать, — ответил Прокл, озадаченный высокой смертностью женихов в здешних краях, и спросил, вдыхая аромат тяжелого узла каштановых волос: — А часто ли автобусы до Неждановки ходят?

— Раньше, бывало, раза три на день, а сейчас отменили нам маршрут.

— Отчего же? — удивился для приличия Прокл, любуясь широкой спиной веселой вдовы.

— Редко кто к нам приезжает, — ответила она с толикой печали, — а чтобы кто уехал от нас — и не припомню.

— Вы же говорили направо, — снова удивился Прокл.

— Так короче, — успокоила его женщина, сворачивая на узкую лесную тропинку.

Велосипед вольно катился, убыстряя ход по косогору, но веселая вдова и не думала тормозить, лавируя между берез. В ушах свистел ветер, ветки все больнее хлестали по щекам. Чтобы избежать этих пощечин, Прокл прижался лицом к теплой спине и закрыл глаза. Старенький велосипед грозил рассыпаться на очередной кочке. Но страх разбиться с красивой женщиной лишь добавлял азарта. Велосипед пролетел по бревенчатому бесперильному мосту через заросший крапивой овраг, по дну которого струился ручей, и, как в облако, врезался в густой запах хвои. Велосипед перестал подпрыгивать. Почва под соснами была ровной и мягкой от бурых хвоинок. Между деревьями из-под земли выпирали грибами громадные валуны. Некоторые из них были величиной с дом, а макушки, покрытые мхами и лишайниками, имели вид крыш. Заброшенная людьми, окаменевшая деревня, кривые улочки которой заросли соснами. Белка взбежала по красному стволу, как по винтовой лестнице. Сорока, отстреливаясь короткими очередями, укрылась за лохматыми ветвями. Чем дальше углублялся Прокл в этот край, где деревни играли с ним в прятки, тем выше становились деревья и гуще травы.

Лесной полумрак вдруг взорвался светом — велосипед выкатился на просторную поляну, большую часть которой занимало озеро, столь чистое и безмятежное, что казалось просто дырой между двух небес. На дальнем его берегу между лохматыми, как мамонты, копнами белела хатка с золотой соломенной крышей. Крыша была высокой, кокетливой, словно хатка только что вернулась от модного парикмахера. Высокий зеленый плетень — талинка к талинке, аккуратный, как корзина, — отделял усадьбу от дикого и прекрасного места, ничуть его не уродуя. Из-за заднего плетня вытягивал жердяную шею, словно прислушиваясь к лесным звукам, колодезный журавль. Чуть поодаль стояли три могилы. Были они равны по высоте, одинаково утопали в цветах, но над одной из них возвышался католический крест, над другой — православный, а между ними стояла скорбная плита с полумесяцем.