Николай Веревочкин - Белая дыра

Прокл поднялся на проржавевший, скрипящий на ветру скелет ретранслятора, к самому уху-тарелке, в надежде сориентироваться в пространстве. Но странную картину для родных раздольно степных мест увидел он с высоты. Несколько десятков зданий со всех сторон были плотно окружены лесом. Ни одной поляны не просвечивалось в сплошной зелени листвы от горизонта до горизонта. Лишь куда-то на запад, нарушая казарменную прямолинейность брошенного города, уводила извилистая, как лыжня слаломиста, дорога-просека.

Город, увиденный весь сразу, напугал Прокла зданием без окон, похожим на раскрашенное спецназом пасхальное яйцо. Пестрые пятна сливались с хвойным лесом, и лишь купол чернел проломом, края которого корявились рваной арматурой. Приглядевшись, можно было увидеть на закамуфлированных под вечнозеленую сосну стенах радиальные трещины.

Было ясно, что птенец из этого яйца уже вылупился, проклюнув бетонную скорлупу. Должно быть, шуму было много. Прокл представил черного прожорливого цыпленка размером с пятиэтажный дом, разгребающего лапами асфальт на центральной площади. Встретиться с ним Проклу не хотелось. Закопченная изнутри дыра яйца пахла Чернобылем.

На дороге, ведущей из города, стоял указатель, на котором с одной стороны было перечеркнуто «Самановка», а на другой «Неждановка» — не перечеркнуто.

«Заблудился. Не надо было дорогу срезать, — сердясь на себя, подумал Прокл. — Дождь, однако, собирается. А что делать — придется в лесу заночевать. В такую темень без фонаря много не находишь. Или ногу подвернешь, или глаз о сучок выколешь».

Прокл сбросил с плеч потяжелевший за долгий путь рюкзак и почувствовал себя невесомым. Сердце перестало стучать в ушах, и он услышал над собой лиственный прибой безбрежного лесного океана. Пахло грибами и близкой грозой.

Вытащив металлоискатель, Прокл сел на рюкзак и прислонился спиной к стволу дерева. Мгновенно тело его налилось свинцовой усталостью. «Сейчас разведу костер, — думал он, чувствуя, как смыкаются веки, — наломаю веток под днище палатки. Нет, пожалуй, палатку ставить не буду. Да и костер разводить незачем. Залезу в спальник, завернусь в полиэтилен. А впрочем, можно поспать и так, на рюкзаке. Вот только надо бы полиэтилен достать. А может быть, дождя и не будет…»

Прокл медленно проваливался в сладостную бездну сна, как вдруг, совсем рядом, из непроглядности ночи задорно заорал петух.

Разбуженный петушиным криком, Прокл с омерзением почувствовал прикосновение чего-то влажного и липкого. Он пнул темноту. Под носком ботинка глухо екнула живая, мягкая плоть. Неведомый зверь заверещал и исчез, невидимый в невидимом. Оттерев наслюнявленную руку о брюки, Прокл, с трудом преодолев притяжение сна, поднялся.

Снова в ночи заорал петух.

Забросив за плечи вдвое потяжелевший рюкзак, защищая раскрытой ладонью глаза, он, спотыкаясь о корни и натыкаясь на ветки и стволы, заспешил на домашний звук, радуясь, что не промахнулся во мраке мимо Неждановки.

Из лесу он вышел одновременно с луной, на несколько минут выкатившейся из непроглядных облаков.

Мрак вспыхнул серебром.

Увы, это не была Неждановка.

Лес подходил к крутому обрыву, с которого, если бы не внезапно вспыхнувший свет, Проклу предстояло долго падать, разбиваясь о каменистые выступы, к волнуемым предгрозовым ветром пойменным тугаям, где сквозь обильную влаголюбивую растительность просвечивали десятки озер. Ночные совы беззвучно кружились над серебряным пейзажем, подчеркивая нереальность, призрачность открывшегося провала.

Городское, не избалованное простором сердце Прокла сжалось в сладкой тоске. Так чудесно и мило было это бескрайнее безлюдье, что трудно было поверить в эту ночь и этот уютно дикий пейзаж.

С трудом оторвав взгляд от поймы, Прокл обратил внимание на человеческое жилище, обезобразившее это очарование нескладностью. Изба с единственным сиротливо чернеющим окном казалась нищенкой, вытесненной к краю обрыва стеной леса, и вызывала жалость своей беззащитностью. Чем-то она напоминала неуклюжую, угловатую баржу на дне пересохшего моря. Ни плетня, ни забора, ни самой плохонькой жердяной ограды вокруг. Лишь телега, раскосолапя колеса, стояла рядом, уткнув в каменистую почву сопки оглобли, да трехногие козлы лежали возле кучи наколотых дров.

На крыльце дремал старый пес. Увидев незнакомца, он встал и приветливо замотал огрызком хвоста. Потрепав гостеприимного пса по жесткому загривку, Прокл постучал в дверь.