Николай Веревочкин - Зуб мамонта. Летопись мертвого города

Всю жизнь из окна своей комнаты в просветах алма-атинских улиц Руслан видел горы. Он свыкся с ними, как с непременной, необходимой деталью пейзажа. И сейчас, взобравшись на сугроб крыши, посмотрел на восток, ожидая увидеть знакомые пики. В унылой пустоте равнины, ущербной гладкости горизонта было что-то от увечья, ампутации. Чужая, плоская, как заснеженная льдина, планета плыла в густой синеве безбрежного пространства, одинокая и беззащитная.

Замечательная это работа — сбрасывать снег с крыши. Бросаешь комья в солнце. Золотится снежная пыль. Подрезал сверху, ударил ногой по снежной доске, и, шурша и убыстряя ход, сползает в палисадник лавина.

Баба Надя стоит у ограды, смотрит из-под руки. Переживает, как бы с крыши не упали. А чего переживать — снегу внизу по грудь. Подходит к ней красивая и вредная жена художника Гофера. Здоровается.

— А мой в Астану уехал, — говорит бабе Наде, но так, чтобы слышно было и на крыше. — Свояк заказ нашел — школу расписывать. Не знаю, как снег отбросать. Боюсь высоты.

— Отбросаем, — кричит ей Козлов и Руслану вполголоса: — Сходи, тут всего ничего. Один управлюсь.

Лишенная белой шапки шиферная крыша уныло торчала в окружении заснеженных берез. Своим убожеством она оскорбляла синеву неба, сводила на нет тщетные усилия природы сделать этот мир красивым.

Руслан обмел утиным крылышком валенки, вошел в дом и попал в вечнозеленую рощу. Сквозь стены, двери и даже шкафы прорастали березы. Из простенков между окнами продавливались стволы с настоящей берестой, и только ветви, расходящиеся от них, были нарисованы. Настенная живопись уводила в перспективу леса, раздвигая малое пространство комнат до бесконечности. Между светлых деревьев, дразня изобилием, просматривались заросли дикой вишни, костяника устилала землю, грузди, лисички и подберезовики манили в глубь чащи. Старик с лицом Леонардо да Винчи отдыхал на пеньке. У ног его стояло лукошко с грибами. Печь-голландка в зале была закамуфлирована под зеленый ствол старой осины с растрескавшейся корой, на которой сидела желтая бабочка. Плетеные абажуры свисали с белых облаков, пронзенных яркими радугами. Иллюзию полуденного июньского леса нарушал лишь старый персидский ковер над кроватью.

Жена художника, так не понравившаяся Руслану при первой встрече, оказалась милой гостеприимной женщиной. Пригласила попить чаю. Но сначала постригла.

— Ишь, какой одуванчик отрастил, — сказала она, запустив во влажные от пота волосы Руслана мягкие, теплые пальцы. — Да ты не бойся. Я пятнадцать лет в районной парикмахерской проработала. Пока не закрыли. Свадебные прически делала — и женихам, и невестам. Где они теперь стригутся? Поди, так лохматыми и женятся. Хотя кто сегодня свадьбы справляет? Одни старики да калеки остались…

Руслан застеснялся, отказываясь. Но она усадила его в кресло перед трюмо. И трюмо, и кресло, и старый пульверизатор в металлической сетке, видимо, были из той закрытой парикмахерской.

Жена художника была местной Афродитой. Но обильная красота ее сотворена не из пены морской, а из белой северной вьюги. В восхитительно холодных глазах жило колючее презрение к миру, не оценившему ее очарование. С годами к этому презрению добавилось отчаяние стареющей женщины, оскорбленной неотвратимостью увядания. Она мечтала поделиться своей красотой со всем человечеством, стать актрисой, телеведущей. Но досталась невзрачному человеку, черт-те кому, и всю жизнь проработала парикмахершей в маленьком городе, который так же безвозвратно исчезает с лица земли, как и ее красота.

— Что будем делать? — спросила хозяйка, ероша стерню на его голове.

— Оставьте полсантиметра равномерно по всему шару.

На этом свете не много дел приятнее, чем сидеть укутанным по горло в простыню перед зеркалом, предаваясь профессиональным ласкам решительных женских рук. В раю стригутся, наверное, три раза в день. Руслан закрыл глаза и погрузился в волнующий аромат облака, исходящего от зрелой женщины. По веселому пощелкиванию ножниц в покойной тишине он чувствовал, что работа доставляет ей удовольствие. Такое же, какое испытывал он от прикосновений ее теплого тела.

— Ты еще не бреешься? — спросила она. Руслан устыдился своего возраста, но она не дала ему ответить. — Нет ничего хуже колючей щетины. Б-р-р-р. А девушка у тебя есть? Девушки не любят лохматых. Все лохматые неудачники. Ну, вот — другое дело.

Руслан открыл глаза и в оболваненном уроде не узнал себя.