Николай Веревочкин - Зуб мамонта. Летопись мертвого города

Руслан катился параллельно следу монолыжи в яростном кураже идущего на таран, мрачно презирая себя и опасность. Этот сумасшедший склон действовал как обезболивающее. Чем головокружительнее и круче спуск, тем спокойнее на душе. Встречным ветром из головы выдуло все неприятности — и деньги, пропавшие в автобусе, и смерть Булата, и отъезд за границу близких людей, смертельно уставших от него. Он твердо решил не посвящать их в свои неприятности.

Два крошечных человечка, поджидавшие его внизу, стремительно увеличивались в размерах. Отчим и безногий горнолыжник выбросили навстречу ему руки. Осыпав их снежной пылью, Руслан, опьяненный спуском, впечатал по очереди свою ладонь в ладони людей, только что испытавших такое же божественное наслаждение, как и он.

Вечером из сумрака верхней полки Руслан смотрел вниз на частично седых, а частично лысых обитателей вагончика, сидящих вокруг свечи, слушал их разговоры и недоумевал: если время, в котором жили эти старики, было таким ужасным, откуда же появилось столько хороших людей? Горнолыжники, показавшиеся при первой встрече старыми и занудными, стремительно молодели по мере того, как он узнавал их. Нет, пролысины не зарастают, морщины не разглаживаются. Но сквозь грубую оболочку начинает просвечивать душа человека. А душа, если она есть, навсегда остается ребенком. Безногий лыжник взял гитару, и тотчас же на табурет из темноты прыгнул беспородный пожилой пес Чарли. Он обожал бардовские песни и считал своим долгом подпевать в особо задушевных местах. Это был мудрый пес, знающий, как отдает честь пьяный прапорщик. Чарли любил горные лыжи. Достаточно было посмотреть на его счастливую морду, выглядывающую из рюкзака хозяина, скользящего вниз по склону.

Как странно устроена человеческая память. Он не помнил, когда слышал эти старые песни и слышал ли их вообще, он просто знал слова. И они волновали его.

Ночью его разбудил неутомимый грызун, обитавший в полостях стен вагончика. Руслан вышел на воздух. Золотое сияние полной луны так ярко освещало ущелье, что можно было кататься на лыжах. Снег слепил глаза. Интересно, как выглядит заснеженная Земля с Луны? Наверное, так же, как и миллионы лет назад. Невидимая в высоких елях, шумела река. В светящемся небе парил Лавинный пик. Было так чисто, хрустально, волшебно, что Руслана не удивило бы появление на заснеженной крыше вагончика горнолыжников Серебряного Копытца. Так вещественна и притягательна была эта несовместимая с человеческой жизнью красота, зрелище для божества, что Руслан едва удержался от желания разбудить спящих.

Мир был прекрасен. И все, что было связано с этим миром, прекрасно: заслуженные и незаслуженные обиды, боль в травмированной ноге, тоска похорон, чувство вины, обреченности, отчаянья, безысходности и ненужности, сожаление о напрасно потраченном времени, стыд, раскаяние — все эти страдания казались Руслану лишь невидимыми сторонами невыразимо печального счастья.

Мать и отчим говорили что-то, но он плохо слышал их. Все его внимание было поглощено щенком бойцовой породы. Муж и жена стояли на перроне чуть порознь, а песик разрывался между ними. Он подбегал к мужчине, тот брал его на руки, и песик, крутя хвостом, как пропеллером, и облизывая хозяина, на мгновение успокаивался. Но вскоре, обнаружив отсутствие другого родного существа, начинал скулить и проситься на землю. Мужчина отпускал его, и, лавируя между людских ног, он мчался к хозяйке.

— Мамина рабенка, — коверкая слова, поощряла его женщина и, присев на корточки, целовала во влажный нос. Так повторялось бесконечное число раз. И Руслану захотелось подойти к мужчине и хорошенько врезать по шее.

Щенка везли в южный город. Продать человеку, живущему собачьими боями.

Известие об украденных деньгах крайне раздосадовало Енко.

— Говорил же тебе: застегни карман булавкой. Вот, блин, козловская порода. Что же ты едалом-то щелкал? — бушевал он.

Долго расстраивался, сверля недоверчивым взглядом Руслана, до синяков в отчаянии исхлестал себе ляжки. В конце концов, разрядив душу жуткими оскорблениями в адрес ни в чем не повинного Бога, в глубокой печали принялся ломать себе пальцы. Суставы трещали, как сухой хворост.

— Что будем делать? Деньги немалые, — сурово спросил он.

— Верну, — буркнул Руслан, потрясенный неутешным горем партнера.

— Вернешь. Куда денешься.

Разговор шел в баре «У графских развалин» под презрительно убийственным взглядом Фаины. Енко посмотрел на нее глазами обманутого мужа и головой показал на дверь. Фаина извлекла из-под стойки овчинный полушубок, с треском и искрами облачилась и с достоинством вышла вон.