Игорь Неверли - Сопка голубого сна

— Что касается последствий вашего пребывания на Синице...

— Надеюсь, вы сохраните это в тайне!

— Конечно, не сомневайтесь. Вообще вы там не были, едете со мной впервые по моему указанию. Вы работаете у меня.

— Кем?

— Сам не знаю. Что-нибудь придумаем... Я в хороших, можно даже сказать, дружеских отношениях с генерал-губернатором. Он разрешит ссыльному сопровождать меня в тайгу, под мое честное слово, разумеется.

— Что ж, под ваше честное слово, что мне ничего не будет, я поеду.

— Мы знали, что обращаемся к человеку, которому можно все рассказать, не опасаясь, что он захочет воспользоваться нашей бедой! — с воодушевлением воскликнул Шулим.

— Тут вы ошибаетесь. Я бы сам себя не уважал, если б не пользовался подобными обстоятельствами. Но я соблюдаю меру.

Он позвонил. Вошел Любочкин.

— Записывай. Инженеру Вельяминову подготовить изыскательную партию в район Синицы. Взять с собой десятника Мельгунова и пять человек старателей... Дорога туда займет десять дней. Детали пусть он согласует с господином Найдаровским. Отправление завтра в семь утра.

— Вадим Петрович, завтра никак не успеть...

— Я сказал завтра в семь, даже если ему придется не спать всю ночь. Вы свободны.

Любочкин вышел.

— Вы, господа, останетесь у меня.

Он черкнул в блокноте несколько фраз, вырвал листок.

— Передайте это, пожалуйста, управляющему домом, он предоставит вам комнату и питание. Я бы охот7 но с вами поужинал, но у меня масса дел перед отъездом... Итак, до завтра!

Они вышли.

— Вот это я понимаю, американский темп,— подытожил Шулим их впечатления, вертя в руках записку к управляющему.

Им незамедлительно отвели комнату и принесли обед. После обеда пришел Вельяминов, высокий, худой, молчаливый, доверенное лицо Зотова, который платил инженерам лучше, чем государство, но воровать не разрешал.

Изучив карту, Бронислав пришел к выводу, что идти надо не через Старые Чумы, а напрямик по тропе, проложенной охотниками и спиртоносами, тогда они через пять дней выйдут чуть повыше их дома, а оттуда останется еще всего дня три незнакомого пути.

— Вы не заблудитесь? — спросил Вельяминов.

— Нет, если мы найдем дорогу, по которой шли с Николаем. Он делал зарубки.

— Да, это все же большая экономия времени, восемь дней вместо десяти.

Потом они отправились на конюшню выбирать лошадей. Шулим взял себе десятилетнюю спокойную кобылу, Брониславу же приглянулся четырехлетний жеребец в яблоках, с белыми ногами, что будто бы приносит счастье. Ему вспомнился прочитанный в гимназические годы роман о молодом отпрыске обедневшего рыцарского рода, который вдвоем со слугой отправился искать счастье на таком вот белоногом скакуне и благодаря ему нашел невесту, завоевал славу и деньги.

— Это редкий конь, иноходец,— сказал Вельяминов,— он выбрасывает вместе обе левых, а потом обе правых ноги и ехать на нем поэтому не тряско, приятно.

Потом они отвели в конюшню свою пару лошадей и завезли в каретную тарантас, оставив там ночевать Брыську с Живчиком, чтобы собаки не нервничали, потому что туда, где лежит хозяйская бурка, рано или поздно приходит хозяин.

Осталось еще сообщить Евке о ходе сегодняшнего разговора с Зотовым и о том, что они едут на Синицу, вернутся недели через три-четыре — этим займется Шулим. Когда Шулим попросил у Любочкина почтовую бумагу и конверт, Бронислав вспомнил, что ему бы не мешало написать письмо Халинке, и попросил тоже.

Он слал сестре редкие, но всегда бодрые письма. Знал, что Халинка — единственный человек на свете, который по-настоящему его любит. Любит и преклоняется перед ним — ведь он же старший брат, заботившийся о ней и о матери, увы, так недолго. Она говорит о нем с восторгом, как о национальном герое, умном и храбром, как о борце за социальную справедливость и независимость Польши... Бедная Халинка, лелеет в сердце любовь к такому кумиру и вместе с тем остается покорной женой, безропотной кухаркой этого Галярчика, пресмыкающегося по природе и домашнего деспота по наклонностям, этой железнодорожной гниды... Да еще приносит в дом двадцать пять рублей в месяц — свой оклад телеграфистки. Бронислав знал, что сейчас снова начнет задыхаться от ненависти. Всегда за письмами к сестре ему приходилось изо всех сил сдерживать враждебность и презрение к Галярчику, одному из бесчисленной массы верноподданных, готовых на любой компромисс с совестью, на любую эгоистическую подлость, лишь бы жить спокойно, копить деньги на собственный домик или на счет в банке. Поэтому его письма, написанные с целью подбодрить Халинку и в расчете на ее наивность, были сплошным вымыслом — он, мол, лесничий в Старых Чумах, живет припеваючи, горя не знает. На этот раз он долго сидел над листком бумаги, безуспешно силясь сочинить что-нибудь в стиле своего привычного трезвого оптимизма, каким должен отличаться преуспевающий сибирский чиновник. И в конце концов написал: «Милая Халинка, это мое письмо будет грустным, потому что мне очень тяжело на душе — убили моего лучшего друга, Николая Чутких. Это случилось в горах Забайкалья, куда мы отправились искать золото...» Он впервые писал сестре правду, и ему стало легче на душе, казалось, будто Халинка стоит с ним рядом, кладет ему на плечо свою теплую, преданную ладонь.