Игорь Неверли - Сопка голубого сна

Потом они вместе спустились в шурф и подняли наверх тело. Положили на землю и обмотали несколько раз палаточным брезентом. Так оно пролежит до утра. Десять дней пути по жаре — покойника не довезти, решили временно похоронить его здесь. А зимой они приедут, вырубят тело из мерзлой земли и перевезут на оленях в Старые Чумы, чтобы он покоился среди своих на сельском кладбище.

Бронислав всю ночь просидел у костра, в полночь Шулим хотел его сменить, но он отказался... «Пустая ночь» — так вроде бы говорят в Польше, когда не спишь, дежуря около покойника. Он думал о Николае, о том, каким тот был честным и справедливым человеком, как умно устроил свою жизнь, чтобы ни в чем не нуждаться, заниматься любимым делом и делать то, к чему лежит душа. Вспомнились его слова: «старость начинается с восьмидесяти, а дряхлость после девяноста...» Он верил, что у него впереди еще двадцать лет полноценной жизни, и на самый конец отложил наилучшее — брак с Акул иной. Да и это тоже говорит о человеке,— в свои шестьдесят лет он влюбился не в молодку какую-нибудь, а в тридцативосьмилетнюю вдову пьяницы и бездельника, погибшего в трактирной драке, оставив ее с пятью сиротами мал мала меньше. Акулина сама несла свою ношу, никого ни о чем не просила, но, если кто по своей воле предлагал помощь, принимала с благодарностью. Николай помог ей вспахать поле, выкосить луг — присмотрелся. Его покорило мужество этой молодой женщины, ведь началось у них десять лет назад, она еще молодая была, достойная любви и лучшей доли, а муж ей достался никчемный... Так потянулись друг к другу эти двое, столь схожие характерами. В этом году они собирались наконец после того, как Акулина женит сына и выдаст замуж дочь, узаконить свои отношения и поселиться в тайге в новом доме с тремя младшими детьми. «Представляешь, говорил Николай, как здесь, в доме, станет шумно и весело! Дети будут да вы с Митрашей. Надо вам отделать комнаты наверху...» Недавно, в связи с крещением Шулима, он сделал ее крестной матерью, как бы приняв в семью вместе с Шулимом. Во время венчания они стояли рядом, на свадьбе он ни с кем, кроме нее, не танцевал, да отплясывал так лихо, что поневоле думалось: да они еще и детей нарожают... Как ей сказать теперь, что Николая нет в живых, что его убили? Как вынести ее дикий крик или тихие отчаянные рыдания?

На рассвете они похоронили Николая в том самом шурфе, на золотоносном песке, с вашгердом в головах. Шулим прочел православную молитву, Бронислав католическую. Поставили деревянный крест, вырезав на нем: «Николай Чутких, 22.VI. 1912 г.».

Затем они начали ставить столбы от первого «гольца» до озера, потому что накануне, купая лошадей, Шулим нашел в речке у устья самородок величиной с орех. Двенадцатью бревнами они застолбили большой участок.

Покончив с этим, они составили подробную карту концессии, которую оформят в Иркутске Илья и Евдокия Шулимовы, поскольку Николай убит, а Бронислава там не было вообще — так они условились, чтобы у Бронислава не было неприятностей из-за того, что он покинул место поселения в волости Старые Чумы и очутился без разрешения в Прибайкальском округе.

— Будем идти по тем же зарубкам и знакам, которые оставил Николай,— говорил Бронислав.— Я дойду с тобой до избушки на переправе, оттуда ты дорогу найдешь, к вечеру будешь в Старых Чумах, а я вернусь домой. В деревне расскажешь, что вы с Николаем искали золото, нашли, но Николая убили, ты стрелял, ранил одного из бандитов, но все же они оба удрали. Обо мне ни слова. Такое же заявление об убийстве Николая ты передашь уряднику в Удинском и двинешь в Иркутск за концессией. 14 июля ты должен вернуться. К пятнадцатому я приду в Старые Чумы.

— В Иркутске я остановился в гостинице «Варшавской»,— начал свой рассказ Шулим.— Ты и представить себе не можешь, сколько там поляков. Гостиницы, рестораны, кафе, дома моделей, магазины, портные, столяры и бог знает кто еще, ей-богу, буквально на каждом шагу мне попадались поляки. Приехал я поздно вечером, отоспался и с самого утра отправился в Горное управление, которое занимает половину первого этажа в большом каменном доме на берегу Ангары. В остальной части дома находится канцелярия генерал-губернатора Восточной Сибири. Я осмотрелся и подошел к чиновнику, который показался мне там самой мелкой сошкой, и я не ошибся — писарь, оклад тридцать рублей, голодные глаза и красный нос. «Вы не поможете мне написать заявление?» — «Извольте...» Он расспросил что к чему, посмотрел нашу карту и написал. «Теперь к этому господину...» Этот господин глянул на меня с подозрением: «Вы не еврей, часом?» — «Нет, был, теперь я православный». И показал паспорт, новенький как стеклышко, а там значится — Илья Иванович Шулимов. «Все в порядке. Приходите в два часа». Я откланялся и пошел в комнату, где золото принимают. Достал наш кожаный мешочек. Его взвесили, выписали квитанцию и заплатили 14 325 рублей. Я отдал Евке отцовскую долю, а вот твоя, 4775 рублей, получай. Он отсчитал ассигнации и протянул Брониславу. Я походил по городу, интересовался ценами на меха, побывал у оптовиков, ведь я захватил с собой все твои и Николаевы шкурки, словом, ровно в два я вернулся. Уплатил маленький налог, получил концессию и пригласил того писаря, Семгин его фамилия, к четырем часам в гостиницу «Варшавскую» пообедать. Мы поели, выпили, поговорили, он рассказал мне все городские новости. Назавтра я походил по меховщикам, поторговался и продал так, как рассчитывал. Вот тебе две тысячи.