Игорь Неверли - Сопка голубого сна

Заканчивается эта книга неожиданно. После привычного и даже желаемого для читателей романов эпилога, в котором кратко описывается дальнейшая, не вошедшая в рамки повествования, жизнь героев, вдруг следует еще одно авторское послесловие, начинающееся следующими словами: «Это моя десятая и, должно быть, последняя книга. Отдаю ее в печать не без сожаления, прощаясь с ней, как с другом, который помог мне пережить тяжелое время, и думаю с тревогой — как же быть теперь без «Сопки голубого сна»?» И далее идет странный, в общем-то, в любом художественном произведении, где автор, как ему и положено, находится то ли за сценой, то ли в суфлерской будке, прямой, без обиняков разговор автора с читателем о жизни, о судьбе, о творчестве (читателю я, кстати, рекомендую прежде всего познакомиться с этими заключительными страницами — это не помешает при последующем чтении самого романа, а, пожалуй, в чем-то и поможет).

Эти страницы, исполненные понятной горечи, потому что они и в самом деле оказались прощальными (роман «Сопка голубого сна» был последней книгой Игоря Неверли, через несколько лет его автор ушел из жизни), очень важны. Ну хотя бы тем, что дают понять, чем же была для него литература. И. Неверли был очень деятельным человеком, жизнь была ему интересна только тогда, когда в нем и вокруг него все кипело и бурлило. Несмотря на то, что он пробовал свои силы в литературе сравнительно рано, куда больше привлекала его журналистика, да еще такая, которая напрямую связана с жизнью, с людьми, влияет и на то, и на другое. Ему нужно было, чтобы результаты его слова сказывались как можно быстрее, нагляднее и вот он работает у великого польского педагога Януша Корчака: сначала секретарем, потом воспитателем и его детском доме, затем редактором детской газеты «Малы пшегленд», выходившей в Польше до 1939 года — года оккупации страны гитлеровскими войсками. Лишь после войны, после двух лет фашистских концентрационных лагерей Неверли осознает, что литература может быть для него естественной формой участия в жизни: первая его книга вышла, когда ему было 45 лет — возраст, в котором писатель обычно подводит некие предварительные итоги своей авторской деятельности. (Напомню, кстати, что эта книга — повесть «Парень из Сальских степей» — была очень популярна в нашей стране, выдержала несколько изданий, и посейчас немногие экземпляры ее, сохранившиеся в библиотеках, активно читаются.)

Те книги, что пишет И. Неверли, именно участвуют в польской послевоенной жизни — агитируют за новое, революционное отношение к действительности, за строительство социалистического общества в Польше, за воспитание и самовоспитание нового человека, труженика и деятеля этого общества. Писал он их искренно, увлеченно, с неизбывной верой в правоту социалистического идеала, в прекрасное будущее своей страны, своего народа, да и всего мира. Долгие годы писательство для Неверли было одной из форм строительства новой жизни, для него самой удобной и продуктивной.

Собственно, такое отношение к литературе не исчезло и в последующие периоды творчества Неверли. Оно лишь растворилось в осознании литературного труда как единственно возможного для него способа собственного существования. Вот откуда это отношение к последнему роману как к другу, вот откуда этот вздох при окончании книги: «Как же быть теперь без «Сопки голубого сна»?»

Есть что-то символичное в том, что первая и последняя книги Игоря Неверли имеют самое непосредственное отношение к России: в первой повествовалось о мужестве советских военнопленных в гитлеровских лагерях смерти, действие второй от начала до конца, исключая эпилог, происходит в Сибири. В то же время в этом нет ничего неожиданного.

Писатель родился в русско-польской семье (его отец был русским офицером). Отрочество, юность, раннюю молодость — с 12 до 21 года,— то есть время, когда формируется личность, провел в России, учился в симбирской гимназии, изучал право в Киевском университете, был активным комсомольцем во время гражданской войны (я думаю, мы со временем познакомимся и с его автобиографическим романом «Осталось от пира богов», рассказывающем о мальчике, которым «в мундире российского гимназиста попал в эпицентр циклона, кто, следуя порыву сердца, с «Азбукой коммунизма» Бухарина под мышкой, как умел, делал коммунизм», — я привожу слова польского критика Феликса Нетца). Русский народ, русская история, русская культура, воспринятые мальчиком и юношей, должны были сохраниться и навсегда остались в памяти и в душе взрослого мужчины и зрелого писателя. Но это только одна сторона дела.