Игорь Неверли: Сопка голубого сна

Не малую роль в этом играл характер русского человека, далеко не всегда исконно сибирского, но часто еще вчера рязанского, саратовского, ярославского, переселившегося сюда ради земли, ради труда, ради большей вольности, как бы разлитой в здешнем воздухе по той причине, что Сибирь не знала крепостного права. И если чиновничий произвол здесь был не меньше, а порой больше, чем в европейской России, то, помещичьего не было и, следовательно, меньше было холопского, рабского духа, неизбежно сказывающегося на человеческих отношениях.

И это рано или поздно ощущают сосланные сюда поляки. Повстанец 1863 года Нарцисс Войцеховский, больше сорока лет проведший в Сибири и ко времени действия романа ставший миллионером, говорит: «...терпимость русского народа придает ему огромную притягательную, ассимилирующую силу». То же ощущает на себе и видит вокруг себя Найдаровский и незаметно для себя заражается этой доброжелательной терпимостью: без сибирского крестьянина и охотника Николая Чутких, его дочери Евки ему бы не удалось так быстро обжиться в Старых Чумах, сам он в свою очередь помогает материально и нравственно и русской социал-демократке Барвенковой (а Евка благословляет его на этот очень опасный для него самого поступок: «Поедешь, Бронек, спасешь женщину. Да поможет тебе Богоматерь Казанская...»), и варшавскому еврею Шулиму, и обнищавшим, оголодавшим бурятам из рода Хонгодора, и русскому парню Павлу, бежавшему с каторги. И едва ли не апофеозом этой главенствующей здесь терпимости звучит в конце романа сцена новоселья спасенных им бурят: пришедший в выстроенный при его помощи полудом-полуюрту Бронислав «обвел взглядом божницу, где в мире и согласии стояли рядком на полке православная икона, медные изображения Будды и фигурки языческих эджинов, хозяев леса, воды, гор...»

Удивительно ли, что в этой атмосфере так легко и естественно творится общий, артельный труд. Конечно, сегодняшний читатель с вниманием прочтет те страницы романа, на которых говорится о кооперации. Сибирское кооперативное движение было сильнейшим в дореволюционной России, да и в первые годы советской власти; им был накоплен огромный и важный опыт, но пока не написаны и не изданы обобщающие исторические труды об этом опыте, даже и то немногое, что рассказывает о нем И. Неверли, представит интерес, еще раз скажет о сметке, хватке, инициативности русского человека и о том, какое преступление держать их под спудом и запретом, какими экономическими и нравственными потерями эти запреты оборачиваются.

О сегодняшних заботах и о том, что они возникли не сегодня и всерьез думать о них начали уже довольно давно, напомнит читателю и история сотрудничества русского золотопромышленника Зотова и польского ссыльного Найдаровского в создании проекта по охране сибирской природы. Заинтересуют и запомнятся зотовские слова: «Я добываю миллионы и буду продолжать их добывать, но не хочу, чтобы мое имя ассоциировалось только с золотом и больше ни с чем. Хочу оставить после себя дело, нужное людям, чтобы Зотов был примером для других! Да, мы создадим заповедник природы и музей сибирской фауны...» Тем, кто вспомнит некоторые образы русских капиталистов, созданные М. Горьким, да и реальных людей, например, красноярского купца Юдина — создателя великолепнейшей библиотеки, московских купцов и фабрикантов Третьяковых, Мамонтова, Морозова, Бахрушина, Щукина, промышленник Зотов, каким он показан в «Сопке голубого сна», не покажется ни выдуманным, ни слишком идилличным.

И еще роман польского писателя напомнит читателю о силе духа и рук человеческих, о необходимости и умении преодолевать преграды и невзгоды, злобу и равнодушие, побеждать собственные усталость и безразличие к жизни, всегда живой и плодоносящей. Но это уже категории не временные, не нынешние, а вечные.

Юрий Болдырев

...Это, похоже, Нерча. Самый ледоход, хотя апрель уже на исходе. Приток притока впадает в Шилку, а Шилка в Амур... Где-то там, на берегу не то Шилки, не то Онона, родился в юрте Чингисхан... Вот и первые домишки. Здравствуй, Нерчинск, столица каторжного края! Вот, значит, как выглядит город, снаряжающий караваны с золотом из Кары и серебром из Акатуя? Расползся, раскинулся лениво в долине своей речушки. Улицы прямые, вот белая церковь, несколько кирпичных зданий, банк, прогимназия, магазины, лавки, городской сад. ...А вокруг море деревянных одноэтажных домишек, палисадничков, заборчиков... Уличные колодцы, улицы не все мощеные, пыль за нами поднимается дымовой завесой, деревянные тротуары... Вот и конец города, снова перед нами голый тракт. А где же дворец, о котором рассказывал Гаврилов, прошлого века дворец, построенный каким-то миллионером Бутиным или Путиным? Такого дворца, говорил Гаврилов, не постеснялись бы и в Петербурге. Роскошные залы, мраморные скульптуры, бронзовые канделябры, персидские ковры, на галерее — музыкальный инструмент величиной с орган... Библиотека, оранжерея, с пальмами и субтропическими растениями, музей сибирских руд и камней. И еще зеркало. Самое большое зеркало в мире. Путин или Бутин купил его на международной выставке в Париже в 1878 году, вез по морю до Николаевска, а потом на специально построенном пароходе по Амуру и Шилке в Нерчинск... Где же все это? Я прозевал или, может, дворец сгорел?