Владимир Колковский - В движении вечном

А почему мы так боимся слов этих, «задумка, замысел организующий?», — давайте спросим тогда в свою очередь у придирчивых скептиков. Ведь есть законы строгие в Мире материальном? — есть, есть, отрицать же не будете. А наличие законов само по себе уже есть организация, организация высочайшая.

Иначе… хаос.

Или… ничего.

Но Мир есть, он существует, и он вовсе не хаос. В Мире действуют строгие законы, а это значит, что уже присутствует высочайшая организация.

Законы просто ради законов?

Но нет же.

Перефразируем известное: «Раз звезды зажглись, значит, для чего-то это нужно» — этот, именно этот здесь случай! В Мире действуют именно те законы, которые и нужны в рамках некоего единого организующего замысла. Вспомним невольное сравнение с гигантским геном нашего выдающегося астронома. Казалось бы, «простейшее плазменное облако», что возникло сразу после Большого взрыва, но оно не рассеялось в холодный хаос, не ушло в никуда… И в результате наш трижды «невероятный», удивительный Мир.

Законы, законы строгие есть стержневой фундамент этого Мира. Вот отсюда и следует генеральная линия развития его, его «судьба». Но одних законов явно, явно недостаточно. Должно, должно быть Нечто еще.

Об этом было немало сказано в «Связующей нити», и предстоит сказать очень много еще.

В жизни случается, когда волею обстоятельств оказываешься во власти одного человека или целой группы людей. Конечно, абсолютное всевластие невозможно. Даже самый выдающийся в этом смысле диктатор ограничен, ограничен благоразумием или же, по крайней мере, силами Высшими. Но подчас зависимость столь велика, что создается иллюзия, иллюзия чуть ли не полного всевластия, а, следовательно, и полной безнаказанности.

Так, Игнат Горанский главный герой романа, облаченный титулом «самого здорового», как раз и являлся почти полновластным диктатором в своем детском классном мирке. Да и откуда было ждать защиты несчастному пацанчику? — пожаловаться означало лишь прослыть ябедником и обрекало неизбежно на новые издевательства, пускай и сокрытые на время, издевательства исподтишка, но не менее циничные и унизительные.

Почти полновластным диктатором в злополучной тринадцатой группе была и Галина Петровна Круглова. Понятно, что недостать никак ей было Андрюху Лебединского, профессора будущего да девчонок, зубрилок старательных, все же остальные были примерно на одинаковом уровне. И оказаться в незавидной роли очередного «избранника» мог, по сути, любой. Но обычно Галине Петровне было вполне достаточно одного человека исключительно мужского пола в какой-то из групп, в которых она вела практические занятия на курсе. Больший размах становился уж слишком приметным для начальства: хоть высшее образование есть штука вовсе не обязательная, но и выгонять народ пачками из института для государства уж слишком накладно — дай развернуться на полную, так, глядишь, к пятому курсу можно и вовсе без выпускников-специалистов остаться.

Говорят, что есть люди добрые и люди злые. Очевидно, так можно сказать тогда, когда достаточно велико преобладание одного из начал в душе нашей, одного из тех двух исконных начал, о которых мы уже достаточно говорили ранее. И особенно в детстве нам легко разделить. Нам не нужно никаких приборов, никакой математики, никаких уравнений, достаточно первого взгляда, первых мгновений. Мы просто чувствуем, чувствуем вне разума добро или зло исходящие. Вне разума то же чувствуют и животные, животные тянутся именно к добрым людям.

Игната Горанского, главного героя романа также никак нельзя было отнести к людям злым. У него открытый взгляд, он всегда готов был помочь однокласснику в делах учебных и прочих мальчишеских, готов был помочь вне зависимости от того, кем тот являлся в классной иерархии, потому и за помощью к нему всегда обращались легко и охотно. У него никогда не было этой особой наглости, «второго счастья» по известному выражению, когда надо непременно двинуть вперед всех, пускай даже по головам. К нему всегда тянулись животные.

Но был, был и бесенок неслабый в душе его. И вот, когда к ощущению всевластия и безнаказанности классного диктатора добавлялась еще и скука… Да, да, вот и он! — вот вам и набор тот самый классический, когда бесы наши внутри торжествуют в особенности.

… Она была среднего роста, чрезвычайно сухощава, нескладна фигурой. Она никогда не улыбалась весело, жизнерадостно, она никогда не сияла улыбкой. Она всегда казалось придавленной тяжко, придавленной фатально чем-то неподъемно тяжким извне и сама сутулость ее казалось совсем необычной, не в виде весьма распространенного среди фигур людских вопросительного знака, а именно в виде очень тупого геометрического угла, поставленного на один из концов вертикально, торчмя. Сутулость ее казалась именно фатальной, неизбежной, неотъемлемой, словно некоей явственной меткой, присущей изначально, переданной за какие-то неблаговидные делишки еще из Мира того, предыдущего… Вдобавок и голос ее, скрипучий и низкий также казался придавленным тяжко, глубоко, неотъемлемо.