Владимир Колковский - В движении вечном

— Скрипучая, видать, у тебя жизнь, дамочка! — наверняка, так и подмывало про себя воскликнуть человеку повидавшему, взглянув хоть раз и послушав Круглову.

В совокупности это также давило, угнетало, тянуло куда-то вниз с безысходностью неподъемной. Известно взрослому люду, каково в жизни нашей, когда такой вот крючок давленый поставлен судьбой наверху по служебной лестнице, что же тогда говорить о доле студенческой. О доле студенческой, когда в известном смысле зависимость почти полная.

Ведь даже когда просто решаешь задачу у доски — как колоссально значит один только взгляд наставника, взгляд приветливый, живой, открытый; как колоссально значит лишь один настрой на благо, просто желание искреннее услышать правильный ответ. Легкий кивок, ободряющая улыбка, нужное слово с мельчайшим налетом подсказки — как эликсир живительный, как мозговой ускоритель, как источник неисчерпаемый подлинного вдохновения!

Но… но Кругловой было достаточно просто невзлюбить. Ей было вполне достаточно просто невзлюбить — за что? Пожалуй, здесь всегда заключалась наибольшая загадка. Но ей достаточно было лишь невзлюбить, и тогда она только давила.

Вот ты и впрямь у доски. Ты решаешь задачу, задачу несложную. Зна-ешь, уверен — и как, как тут сплошать? — твой мелок ученический скользит по гладкой поверхности аудиторной доски легко, уверенно, споро. Время от времени ты с надеждой (ну, уж тут-то ни к чему не прицепишься!) взглядываешь украдкой на унылую пригнутую фигуру, ожидая лишь кивка чуть заметного, той самой улыбки живительной, доброго слова…

Но:

— Са-а-вершенно неверно! — восклицает нежданно скрипучий придавленный крючок.

И тот час же холодом где-то внутри:

— Ну и ну… и как же так?

Обрывается тот час холодом где-то там внутри, и ты теперь ищешь, вглядываешься пристально в ровные рядки математических формул, ты лихорадочно ищешь… Где? где, где же она, та оплошность?… вроде… вроде, полный порядок в основе. Хотя… может, просто механику вляпил, описку случайную? — ты ищешь далее, теперь не спеша, с медлительной скрупулезностью перебирая каждый значок, каждую цифру. Теперь ты недоумеваешь еще более и вся остальная аудитория вместе с тобой, другие ребята переглядываются и пожимают плечами… И только один придавленный гнутый крючок, прислонившись нескладно к столу, взирает с торжествующей свинцовой улыбкой, свинцово морщиня сухощавое впалое личико, словно смакуя тем самым всеобщее недоумение с презрительной усмешкой всевластия.

— Са-а-вершенно неверно! — гвоздит безжалостно снова.

Однако… в конце-то концов, где же ошибка? Это уже не просто интересно, это даже интригующе… И вот приходит! — приходит, наконец, время приоткрыть таинственный ларчик.

— Функцию как обозначили?

Ты называешь, называешь в ответ знакомую литеру греческого алфавита. Ты называешь растерянно, по-прежнему в недоумении. Мол, ну вот так… пускай себе и так, и разве здесь принципы?

— А надо…! — ставится в ответ решительно печать бесспорнейшей истины.

И тот час следом отметка непостижимая в журнал.

— Обозначения соответствующие как таблицу умножения следует знать. Са-а-вершенно неверно!

Из предыдущего отрывка, да и характеристик прежних, казалось бы, можно сделать однозначный вывод: Круглова Галина Петровна есть человек «злой». Причем «злой» близко к крайним в этом смысле проявлениям. Читая предыдущее в детском и даже юношеском возрасте, мы наверняка так бы и определили.

Но вот к возрасту достаточно зрелому постепенно приходишь, как, порой, непросто в этом мире с оценками скорыми, и то, что выглядит простым и однозначным, при стечении иных жизненных обстоятельств, может вдруг обернуться противоречивым и даже совершенно противоположным.

Когда-то был друг закадычный у отца Игната. Частенько наведывался в гости, как это и водится среди друзей, заходил на огонек домашний «по сто грамм» и просто перекинуться парочкой слов под одинокое настроение. Разумом тогда Игнату казалось, что нет в мире человека добрее Валерия Степаныча. Внешне тогда он виделся низеньким, крепко сбитым, круглолицым здоровячком с будто раз и навсегда одетой на лицо добродушной улыбкой, широкой до расплывшихся в щелочки, маслянистых крохотных глаз, переходящей то и дело, словно в порядке своеобразного аккомпанемента в коротенький частый смешок.

Вне разума Игната никогда чисто по-детски не «тянуло» к этому человеку. Да тот никогда и не заговаривал с ним, как частенько говорят с детьми просто любящие детей взрослые. Несмотря на улыбку всегдашнюю, чисто интуитивно, душой Игнат всегда ощущал непреодолимую дистанцию, но, тем не менее, разумом ему тогда казалось, что в мире нет человека добрее Валерия Степаныча.