Сэмюэль Беккет - Мерфи

Днем он не чувствовал этой пропасти так мучительно, как теперь, слоняясь взад и вперед по «развалинам». Днем тут был Бом и другие сотрудники, были врачи и посетители, стимулировавшие его чувства родства с пациентами. Были сами пациенты, разгуливавшие по палатам и саду. Он мог смешаться с ними, прикасаться к ним, заговорить с ними, наблюдать их, вообразить себя одним из них. Но ночью в корпусе Скиннера не было ни одного из этих вспомогательных средств, ни отвращения, которое обращает к любви, ни пинка от мира, который не был его миром, ни иллюзии ласки от мира, который мог бы существовать. Как будто эти микрокосмополиты заперлись от него, не желая впускать. Ни звука не доносилось из прилегающих женских палат, кроме бесконечного разнообразия звуков, производимых женским содержимым палат, еле слышного гомона невнятной насмешки, из которого, однако, в ходе ночи выделился ряд ведущих мотивов. То же самое и из мужских палат внизу. Кудахтанье соловья пришлось бы тут как нельзя кстати, чтобы дух Мерфи взорвался навстречу своей несоловьиной ночи. Но пора соловьев, кажется, прошла.

Короче, здесь не было ничего, только он, непостижимая пропасть и они. И это ВСЕ, ВСЕ, ВСЕ.

С тяжелым сердцем выступил он поэтому в свой второй обход. Первая камера, которую ему надлежало навестить, находилась в углу, в самой юго-западной точке нефа и заключала в себе мистера Эндона, признанного всеми до одного самым послушным маленьким психом во всем их заведении, невзирая на его одержимость апноэ. Мерфи включил тысячу свечей, откинул шторку глазка и заглянул внутрь. Странное зрелище предстало его глазам.

Мистер Эндон, блестящая и безукоризненная статуэтка в своем алом халате, со своим гребнем — ослепительно белой полоской на черной лохматой гриве, сидел по-портновски в головах кровати, держа левую ногу в правой руке, а правую — в левой. На ногах — его остроносые пурпурные туфли, на пальцах — его кольца. Свет струился от мистера Эндона на север, на юг, запад и восток и в пятидесяти шести других направлениях. Перед ним расстилалась простыня, гладкая и туго натянутая, как живот стенающей жены, и на ней была расставлена шахматная партия. Сине-оливковое личико с выражением обезоруживающего согласия было поднято и повернуто в сторону глазка.

В немалой степени обрадованный продолжал Мерфи свой обход. Мистер Эндон узнал ощущение остановившегося на нем взгляда своего друга и соответственно подготовился. Взгляда друга? Лучше сказать, взгляда Мерфи. Мистер Эндон почувствовал на себе взгляд Мерфи. Мистер Эндон не был бы мистером Эндоном, если бы знал, что значит иметь друга, Мерфи был бы более чем Мерфи, если бы, вопреки здравому смыслу, не надеялся, что его чувство к мистеру Эндону было в какой-то малой своей доле чувством взаимным. Между тем правда, как ни прискорбно, состояла в том, что тогда как мистер Эндон для Мерфи был не менее чем блаженством, Мерфи для мистера Эндона был не более чем шахматами. Взгляд Мерфи? Лучше сказать, шахматный взгляд. Мистер Эндон взыграл под остановившимся на нем шахматным взглядом и соответственно подготовился.

Мерфи завершил обход, он был девственным по-ирландски (обход, законченный вовремя, назывался «девственным», досрочно — «девственным по-ирландски»). Правда, гипоманьяк, с утра посаженный в «тюфяк» ввиду сильного приступа, пытался добраться через глазок до своего мучителя. Это удручило Мерфи, хотя он сильно недолюбливал гипоманьяка. Но это не задержало его. Совсем наоборот.

Он поспешил по нефу назад, в западный угол, держа наготове свой ключ, подходивший ко всем замкам. Он остановился, не доходя до «развалин», включил свет у мистера Эндона и в своем телесном облике вошел в его камеру. Мистер Эндон пребывал в том же положении, кроме головы, которая сейчас была опущена, над доской или просто на грудь, сказать трудно. Мерфи уперся локтем в ногах кровати, и игра началась.

Это нарушение традиции ночного дежурства едва ли повлияло на исполнение Мерфи его обязанностей. Оно означало лишь то, что он проводил перерыв не в «развалинах», а с мистером Эндоном. Каждые десять минут он выходил из камеры, с искренней убежденностью нажимал кнопку индикатора и совершал обход. Каждые десять минут, а иногда и раньше — никогда в истории ППММ не случалось подряд такой серии «девственных» и «девственных по-ирландски» обходов, как в первую ночь Мерфи, — он возвращался в камеру, и игра возобновлялась. Иногда за целый перерыв положение на доске не менялось, а то вдруг на нее обрушивалась буря, целый шквал ходов.