— Одна из бесчисленных искупительниц, занятых мелкой розницей, — глумливо произнесла мисс Кунихан, — ставящая после Голгофы на кон свою грошовую досаду.
Когда бы не ужас Мерфи перед интеллектуальной отрыжкой, Селия узнала бы эту фразу, если бы она ее слышала.
Мисс Кунихан сложила пачку с резким звуком слабого взрыва и отправилась на свое место. Нири решительно перенес свой стул, поставив его в головах кровати, отлично копируя человека, принявшего решение. А Уайли сел с видом новообращенного на церковной службе, который, будучи не уверен, собирается ли паства, пришедшая по окончании своего стояния в легкое движение, сесть или стать на колени, дико озирается по сторонам в ожидании какого-нибудь знака.
Все теперь заняли свои позиции. Они не двинутся с тех мест, где находятся сейчас, пока не подыщут формулы, некоего status quo, приемлемого для всех.
— Дорогая моя миссис Мерфи, — сказал Нири голосом, источавшим сострадание.
— Пусть кто-то из вас скажет мне просто, чего вы хотите, — сказала Селия. — Эти красивые слова не по мне.
Когда Нири закончил, в комнате было темно. Простота движется медленно, как катафалк, и длится долго, как последний завтрак.
— Ошибки и пропуски без комментариев, — сказала мисс Кунихан.
У Уайли начали болеть глаза.
— Я проститутка, — начала Селия, говоря с того места, где она лежала, и, когда она закончила, стояла ночь, и в комнате, и на площадке, та темная ночь, что так богата акустическими свойствами, к бесконечной радости мисс Кэрридж.
— Бедняжка, — сказала мисс Кунихан, — как вы, должно быть, настрадались.
— Не зажечь ли свет? — сказал Уайли, его ненасытные глаза испытывали муку.
— Если вы включите, я закрою глаза, — сказала мисс Кунихан. — Человек может встретиться только в темноте.
Не многие канавы превосходят по глубине мисс Кунихан, кувшин вдовы не более вместителен. Но Селия не сказала ничего, и Уайли уже поднимал руку, когда спокойный голос вновь зазвучал, не медленнее, чем прежде, но, пожалуй, менее уверенно. Он отвел руку, маленький джентльмен, на какое-то время чистый сердцем.
— Сначала я думала, что потеряла его, потому что не могла принять его таким, как он есть. Сейчас я больше не обольщаюсь.
Пауза.
— Я была частью его, без которой он не мог обходиться, что бы я ни делала.
Пауза.
— Он должен был покинуть меня, чтобы стать тем, чем был до встречи со мной, только еще хуже или лучше, что бы я ни делала.
Долгая пауза.
— Я была его последним изгнанием.
Пауза.
— Последним, если нам повезет.
Так имеет обыкновение заканчиваться любовь, условным предложением, если она любовь.
Сидя на своем месте, Уайли включил свет, тусклое желтое мерцание высоко под потолком, установленное Мерфи, строгим противником чтения, и насытил свой взор. В то время как мисс Кунихан, напротив, демонстративно сомкнула веки, отчего лицо ее разгладилось, чтобы показать, что если она что-то говорит, то не бросает слов на ветер.
— Я не могу поверить, что он покинул вас, — сказал Уайли.
— Он вернется, — сказал Нири.
— Мы будем здесь, чтобы встретить его, — сказала мисс Кунихан.
У ее кроватки были со всех сторон высокие борта. Приходил мистер Уиллоуби Келли, от которого сильно несло перегаром, и, сжимая прутья, смотрел сквозь них на нее. Тогда она завидовала ему, он — ей. Иногда он пел.
— Мы с Нири — наверху, — сказал Уайли.
— Я здесь с вами, — сказала мисс Кунихан.
— Позовите эту женщину, — сказал Нири. Иногда он пел:
Не плачь, шалунья, и слезки утри,
Старость придет — наплачутся глазки твои, [83] Строки из романа английского писателя Роберта Грина (1558–1592) «Менафон».
—
и т. д. А в другой раз:
Любовь — как жало, любовь — как яд,
Любовь — как сладкий-пресладкий мед, [84] Чуть измененные строки из поэмы английского драматурга и поэта Джорджа Пила (1558?—1597?) «Охота Купидона».
—
и т. д. Другие времена, другие песни. Но по большей части он вообще не пел.
— Она рядом, — сказал Уайли, — и уже пробыла здесь довольно долго, если только в доме не держат настоящего козла.
Было воскресенье, 20 октября, настало время ночного дежурства Мерфи. Так что все на свете тащится навстречу единственно возможному исходу.
Когда день близился к вечеру, после многих бесплодных часов, проведенных в кресле, примерно в то время, как Селия излагала свою историю, ППММ стал вдруг воплощением МУЗЫКИ, МУЗЫКИ, МУЗЫКИ, диамантом, петитом, каноном или каким там еще типографским способом передачи вопля — если любезный наборщик будет настроен достаточно дружелюбно. Мерфи истолковал это в свою пользу, потому что он редко так нуждался в поддержке.
Читать дальше