Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Она продолжает:

Разумеется, открытие это невозможно было скрывать сколь угодно долго. Слишком сильны были научные группы в Париже и Риме. Мой план предусматривал затягивать как можно дольше решение проблемы в целом. Но если уж… так я хотела быть первой. Поэтому я позволила Дросте проводить эксперименты с торием. Как я и предполагала, ему не удалось обнаружить альфа-излучения. На обсуждении я должна была для видимости усомниться в этом отрицательном результате, иначе мы бы, наверное, открыли расщепление ядра на полгода раньше. И я была бы при том. Конечно же, впоследствии я об этом пожалела. Но ведь мне пришлось бежать из Германии сломя голову. Правда, этого я никак не могла предвидеть. Уже весной 1938 года в Париже Ирен Жолио-Кюри и Павле Савич вплотную подошли к открытию. Облучая уран нейтронами, они спустя три с половиной часа обнаружили некое вещество, которое хотели точно определить и которое мы в Берлине называли « кюриозум », поскольку они должны были постоянно исправлять получаемые данные. Когда в октябре 1938 года у меня в руках оказалась последняя публикация из Парижа, я поняла, что момент настал. Теперь я в письме требовала решающих опытов. Ганчик и Штрасман были превосходные, серьезные химики. Все происходило, как мы того хотели. Только меня больше при том не было.

Она сидит с таким видом, словно бы и воды не замутит, а сама преподносит мне этакие небылицы.

Почему, спрашиваю я, почему она так поторопилась раструбить о том на весь мир. Все же помнят: рождество в Кунгельве. Прогулка с Отто Робертом Фришем. Она поставила в известность Нильса Бора.

Объяснение этому очевидно. Отвечает Лизе Майтнер. Не сделала бы этого я, сделал бы кто-нибудь другой. Кроме того, необходимо было как можно скорее распространить полученные выводы.

Остается вопрос, почему впоследствии она молчала. В конце-то концов, ей действительно чертовски не повезло. Много раз она была представлена к Нобелевской премии. В 1938 году Ферми получил премию за «открытие трансурана».

Она улыбается — какая же у нее тонкая улыбка. Прекрасное, умное лицо, знакомое мне по ее фотографиям в старости. Лицо человека, боровшегося с собой. Она спрашивает:

Вы верите моей истории?

Нет, отвечаю я быстро и правдиво.

Она, видимо, не уязвлена. Она откидывается на спинку стула и говорит:

Неужели это так важно. Я имею в виду, соответствует ли мой рассказ фактам или нет. Разве не важнее, что это могло быть правдой.

И она на минуту-другую умолкает. Я же молчу, потому что должна подумать над ее словами. Но тут она поднимается, останавливается посреди комнаты и начинает, не сходя с места, постепенно от меня удаляться. Как отражение на водной поверхности, которое медленно погружается в глубину.

Однажды, в тот день, когда пышно цвели розы и было полно светлячков, Лизе Майтнер пришлось покинуть все, что составляло ее жизнь. В тот же день моему отцу сообщили о моем рождении. А вот о нашей с ней действительной встрече вряд ли стоит говорить. И все же между нами протянулись таинственные нити и связи.

Возможно, меня упрекнут в нескромности. Но как раз теперь, когда я уже в счет не иду, я догадываюсь о безмерности притязания, которое потребуется, чтобы одолеть дьявольское искушение. Жадность до великих дел, до власти, до славы. Все это однажды поблекнет перед простым желанием — жить. Не будет ли тогда слишком поздно? Какова всему этому цена? Какую пошлину кровью и культурными ценностями придется за это заплатить?

Я и так несу тяжкое бремя. А могла бы потихоньку смотать удочки. Но у меня есть предназначение, и я свое предназначение исполню.

Когда-нибудь это лето придет к концу. Наступит новая осень. Мои страдания будут обостряться. Постепенно. Или быстрыми рывками. Точно предсказать нельзя.

Что же останется?

Горсть праха в стандартном квадрате земли для урны. Не требует особого ухода, безлик, как сама смерть в больших городах. Кое-какие научные результаты. Их уже превзошли и вряд ли еще цитируют. Кое-какие намеки и забавные историйки, очень быстро иссякнувшие, поскольку слишком многие не хотят этих воспоминаний.

Так что же?

Смысл жизни — в самой жизни. Она не нуждается в оправдании извне. Я получила благую весть. Овладела ею. В корне преобразила. Как единственную в своем роде, неповторимую, ибо каждый человек — единственный в своем роде. И я передаю ее дальше. Оставляю в людях, окружающих меня, след, который, слившись со всеми другими следами, вновь станет благой вестью, даже если имя мое будет давно забыто. Мы бессмертны, пока жизнь на земле продолжается.