Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Элизабет Бош сидела на скамье у открытого окна. Под перекрытиями веранды слепили свои гнезда ласточки. Птенцы неумело махали крыльями. Женщина неподвижно смотрела на улицу, теперь ей было стыдно, что она пришла, и стыдно за Якоба Алена, который оказался пьяницей.

— Перестаньте глотки драть, — вдруг сказала она, — подумайте о других, кому покой нужен.

Она удивилась, услышав собственный голос. Вдобавок ей было неприятно, что оба спорщика, а заодно и молодые ребята, убивавшие время возле игральных автоматов, разом на нее уставились. Она заказала стакан лимонада, и хозяин подал его немедля, отчасти затем, чтобы доказать этому сварливому типу, что здесь свои порядки и обычаи.

В трактире разом все стихло. Лишь слышно было, как щебечут ласточки и катятся шарики в игральных автоматах. Где-то смеялась девочка. Ален буркнул, что хочет заплатить. Хозяин выписал ему счет, чего обычно никогда не делал, отодвинул чаевые, которые хотел ему дать Ален, и, не промолвив больше ни слова, ушел к себе за стойку и начал перемывать стаканы.

Якоб Ален был бы рад вернуть назад свои грубые слова.

— Вы неверно обо мне судите, — сказал он хозяину. Но его слова были адресованы не столько хозяину, сколько Элизабет Бош, впрочем, никто не обратил на них никакого внимания. Он почувствовал себя очень чужим и очень одиноким, хотел встать и уйти, не меньше хотел и остаться. Наконец он все-таки решил уйти, но задержался возле женщины и, сам не понимая, что с ним происходит, вдруг протянул руку и провел тяжелой пятерней по ее волосам. После чего ушел.

Какое-то мгновение Элизабет Бош сидела неподвижно, потом вдруг вскочила и выбежала вслед за ним, даже не заплатив за газировку. Ей было все равно, что подумает хозяин, что скажут люди в деревне. Она догнала Алена и пошла рядом с ним, а он шмыгнул носом и сказал:

— Я вовсе не пьяница.

Деревенская улица шла под гору, описывала крутую дугу и убегала между полями к заброшенной шахте, котлован которой заполнился водой. Туда они и пошли и сели на краю обрыва. В маленьком озерце отражалось заходящее солнце. Ветер доносил голоса купальщиков.

— Смешно, — сказала Элизабет Бош.

— Смешно, — подтвердил Якоб Ален.

Послышался голос кукушки, Элизабет начала считать, сколько она накукует.

— Чайки бывают и черные, бывают красные, синие, а бывают большие, как канюк.

Она не поняла, к чему он это говорит.

— Море, верно, очень большое, — сказала она.

Он не ответил, а Элизабет подумала, что за всю свою жизнь так и не видела моря, да и вообще мало что видела: богемские горы, Бранденбургские ворота, ну и еще Венгерец в Дрездене. Вот и все.

— Наверно, оно очень красивое, — сказала она.

Ален поднял руку, словно хотел показать, до чего море большое и до чего красивое.

Женщина подумала, он, наверное, ориентируется в морях-океанах не хуже, чем она в своей деревне и в окружном центре… Она не посмела спросить, где он побывал на своем веку, не то ей пришлось бы потом признаться, что она всего этого ни разу не видела. А мужчина тем временем думал, что было бы не так уж и глупо вообразить себя у фальшборта рядом с этой женщиной, чтоб они стояли и глядели на воду и на белый песок какого-нибудь острова. Он даже улыбнулся этим мыслям, бросил в пруд камешек и сказал:

— А я почти все в жизни прохлопал.

У Элизабет заныла спина. Она вдруг показалась себе толстой и неуклюжей и подумала, что хорошо бы сбросить с плеч несколько годков, вот тогда бы она смогла просидеть на траве хоть до утра и ничего бы у нее не заболело.

— Пошли, — сказала она.

Встать с земли ей было трудно, и он потянул ее за руку.

Поднялся ветер, нагнал дымные тучи с электростанции. Воздух сделался какой-то затхлый, пахнуло гнилью, и Ален почувствовал, что его мутит.

— Нет, здесь бы я не прижился, — сказал он.

— Где кто живет, там ему и хорошо, — ответила она.

Ответ прозвучал резко, она сама удивилась своей горячности.

— Да, — согласился он, — в конце концов каждый живет только сам с собой.

— У меня есть дети.

— С детьми, может, и по-другому, чего не знаю, того не знаю.

Они медленно возвращались в деревню. Выглянул бледный серп месяца.

— У вас есть жена? — спросила Элизабет Бош.

Якоб вдруг припустил бегом, словно она ему надоела. Она не поспевала за ним, отстала, прислонилась к дереву, начала зябнуть. Ну и пусть уходит, подумала она. Какое мне до него дело. Но тут он снова возник перед ней и произнес:

— Жена у меня умерла. Она была хорошая женщина.