Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Якобу Алену приснилось, будто на него падает облако и он в нем задыхается. Вообще-то он не боялся умереть, и если иногда думал о смерти, то думал вполне спокойно. Сперва жить, потом не жить — что так, что эдак — большой разницы нет. Дни все походили один на другой. Каждое утро он просыпался в половине пятого. Распорядок дня тоже был установлен раз и навсегда: бритье, умывание, завтрак, дорога в порт. Он еще ни разу не опоздал на работу. Он перетаскивал грузы из Сантоса, Гонконга, Калькутты, нагружал суда из Ростока, Архангельска, Шанхая. Вечером он возвращался на машине по запруженным толпой улицам в свой маленький домик почти на самом берегу Эльбы. Ему нравилось здесь жить, и казалось, ничто в мире не заставит его уехать отсюда. И все же река, и дом, и сад потеряли в его глазах значительную часть своей ценности с тех пор, как несколько лет назад у него умерла жена. Перед смертью она долго мучилась, и, закрыв ей глаза, он ощутил ее смерть как избавление, избавление не для себя, а для нее, хотя они были счастливы вместе, даром что не имели детей. После смерти жены Ален забросил свой участок, по теплым дням он теперь часами сидел на берегу, ничего не делая, просто сидел и глядел на воду, невозмутимо текущую к морю. А если погода портилась, колдовал над своими марками. Сослуживцы и соседи давно прекратили всякие попытки хоть как-то скрасить его добровольное затворничество. Никто больше не шутил, никто не задавал вопросов, и Якоба это вполне устраивало.

А теперь вот он увидел во сне, как на него падает облако, грозя задушить. Страх выгнал его из постели и заставил через сад добежать до реки, над которой висел туман. Он услышал мотор лоцманского катера, немного погодя — плеск речной волны, и привычный звук успокоил его. Утро выдалось прохладное. Кусты истекали влагой. Ален обхватил себя руками и глубоко вздохнул.

Что-то стало другим с тех пор, как он повстречал Элизабет Бош. Он бранил себя последними словами за то, что сбежал из села очертя голову; обдумывая свой поступок сейчас, он не находил никаких разумных объяснений: то ли побоялся быть вырванным из привычной обстановки, то ли вызвать из небытия нечто, с чем потом не сумеет совладать, — может, причина была именно в этом? Или он просто опасался насмешек со стороны других портовиков, мол, седина в бороду, вторая молодость и все такое прочее. Грузчики — народ не слишком церемонный. А может, он просто вспомнил про Грету, свою жену, и про то, как тяжело она умирала. Дом был ему нужен, ему, а не ей. А нужен был потому, что он знал: она до сих пор не может забыть другого, своего жениха, который в первый же день войны подорвался на мине. Якоб Ален надеялся, что здесь, на берегу Эльбы, она перестанет жить памятью о мертвом. Он работал сверхурочно, потому что денег не хватало. В те времена он и на пасху, и на рождество пропадал в порту. Вот потом, когда дом будет готов, они станут наслаждаться каждым днем, станут ездить, чтобы повидать мир. Потом — это слово он научился ненавидеть. Оно обманом отнимало жизнь у живых, а мертвым уже не приносило утешения.

Якоба вдруг начал раздражать вид сорняков, прущих между плитами дорожки. Он принялся выдергивать репейник и траву, но скоро бросил и только подумал: просто ужас, до чего одичал сад! Он вернулся в дом, и день пошел как обычно — бритье, умывание, завтрак, дорога в порт.

Лето было на исходе. Поднялись цены на нефть, какой-то турок стрелял в папу, Израиль продолжал агрессию в Ливане, в деревне почему-то не заладилась уборка урожая. Сперва полетели два комбайна, потом сгорел амбар. Одни считали, что это саботаж, другие — разгильдяйство. Так ли, иначе ли, но и община, и сельхозкооператив заняли по району последнее место. Парторг бранился на чем свет стоит, председатель кооператива рявкал на людей, бургомистр ежедневно созывал по совещанию, в совете царила страшная неразбериха. Только Элизабет приберется там после обеда, а вечером глядишь — все опять перевернуто вверх дном. Ноги на крыльце никто не вытирал, чашки из-под кофе, пивные бутылки, полные пепельницы стояли и лежали вперемешку с папками, формулярами, протоколами. Если Раймельт искал какой-нибудь документ, а найти не мог, виновата в этом, конечно же, была Элизабет. Он орал, что из-за своей дурацкой любви к порядку она еще больше все путает, при этом не признавал никаких резонов и утверждал, что здесь идет битва за социализм, а кому это не нравится, тот пусть сюда и не лезет. Однажды в ответ на его слова Элизабет выплеснула ему под ноги грязную воду из ведра и вылетела прочь, прежде чем он успел отреагировать.