Лоренс Даррел: Клеа

Как хорошо я знаю эту комнату.
Сейчас она сдается под контору.
И эта, и соседняя. Весь дом
во власти адвокатов и торговых фирм.

Ах, эта комната, как мне она знакома!

Вот здесь, у двери, был тогда диван,
а на полу лежал ковер турецкий.
Две вазы желтые стояли тут, на полке.
Направо, нет, напротив — шкаф зеркальный.
Посередине — стол и три больших
удобных соломенных кресла.
А здесь, возле окна, была кровать,
где столько раз любили мы друг друга.
Бог знает, где теперь вся эта мебель!
Вот здесь была кровать. После полудня солнце
ее до середины освещало.

После обеда, кажется в четыре,
расстались мы лишь на одну неделю.
Увы, она на вечность затянулась.

Я эту память в слове удержать хочу…
Такую хрупкую… Она почти растаяла
вдали, за дымкой отроческих лет.

Как лепесток жасмина, матовая кожа…
Вечерний сумрак августа — был, вероятно, август…
Глаза я помню смутно, но как будто синие…
Да, синие, сапфирно-синие глаза.

Для иных есть час, когда надобно без фальши
сказать во всем величье «да» или «нет», во всем величье
сказать. И тот немедленно становится отличным,
кто «да» имел наготове, сказав его, он дальше

идет в чести — попробуйте такого разуверьте.
Сказавший «нет» стоит на том. Когда б спросили снова,
он снова «нет» сказал бы… но, как камень, это слово
гнетет его. Хоть вновь он прав. И так до самой смерти.