Лоренс Даррел - Клеа

Еще одна глубоко оптимистическая новость: воскрес из мертвых наш Помбаль и — в добром здравии. Он опять по дипломатической части, но с повышением и вроде бы в хорошей, чуть ли не в прежней форме, ежели судить по длинному цветистому письму, которое он мне прислал. «Как мог я забыть, — пишет он, — что на свете нет женщин, кроме женщин французских? Тайна, покрытая мраком. Они суть удачнейшее из всех и всяческих творений Божьих. И все же… дорогая Клеа, их так много, и одна другой лучше. Что может сделать один несчастный смертный муж против подобного множества, против всей этой армии? Бога ради, попроси кого-нибудь, абы кого, срочно прислать подкрепление. Может, Дарли в память о наших прежних с ним временах поможет старому другу?»

Передаю тебе приглашение слово в слово. У Амариля и Семиры, месяца не пройдет, будет ребенок — ребенок с моим, мной выдуманным носом! Амариль собирается на год в Америку, ему предложили там какую-то работу, и берет их с собой. Отбывает и Бальтазар, с визитами в Смирну, потом в Венецию. Но самую пикантную новость я сберегла, конечно, напоследок. Жюстин!

Ты не поверишь. Но не рассказать тебе такое я просто не могу. Прогуливаюсь я как-то раз по рю Фуад в десять часов солнечным весенним утром и вижу: она идет мне навстречу сияющая, красивая, в прекрасном весеннем платье весьма откровенного кроя, и с нею рядом — шлеп-шлеп-шлеп — по пыльным тротуарам, подскакивая на ходу, как жаба, вышагивает ненавистный Мемлик! На ногах штиблеты без шнурков, лаковые, естественно. Трость с золотым набалдашником. И свеженькая, с пылу с жару феска на покрытой пушком голове. Я чуть не села прямо на асфальт. Она его вела, как пуделя. Дешевый кожаный поводок, пристегнутый к его воротничку, был зрим почти воочию. Она поздоровалась со мной чуть с большей толикой восторга, чем следовало бы, и представила меня своему пленнику — тот шаркнул застенчиво ножкой и голосом глубоким и хриплым, как бас-саксофон, тоже меня поприветствовал. Они шли в «Селект» на рандеву с Нессимом. Не пойду ли я с ними вместе? Что за вопрос! Конечно же, пойду. Ты ведь знаешь, какая я любопытная. Она всю дорогу, чуть только Мемлик отвернется, бросала мне такие взгляды — в общем, веселилась от души. Глаза так и светятся, и маленькие, злые, веселые в них бесенята. Такое было впечатление, что она, как мощная боевая машина, включилась вдруг сама собой — и пошла, и пошла! Я не помню, чтобы она выглядела так молодо и такой счастливой. Когда мы отлучились припудрить носики, я только и нашлась, что всхлипнуть: «Жюстин! Мемлик! Как же так?» Она рассмеялась, как бубенчик звякнул, обняла меня более чем крепко и сказала: "Я нашла его point faible. [103]Он взыскует света. Он хочет быть вхож в самый что ни на есть высший александрийский свет и общаться там с множеством белых женщин!" Снова смех. «Но тебе-то все это зачем?» — спросила я в полном недоумении. Тут она сразу вдруг стала серьезной, хотя ума, огня и злости в глазах не убавилось. «Мы тут затеяли кое-что, Нессим и я. И все наконец получилось. Клеа, я так счастлива, просто петь хочется. На сей раз и масштаб совсем другой, международный. Нам на следующий год придется уехать в Швейцарию, может, оно и к лучшему. Нессиму вдруг стало везти. Естественно, никаких деталей».

Когда мы поднялись по лестнице к столику, Нессим уже был там и говорил с Мемликом. Его внешний вид меня просто потряс, он так помолодел, столько элегантности и самообладания! И еще одно чувство, похожее на шок, когда они вдруг обнялись страстно, Нессим и Жюстин, словно всех прочих вокруг и не было. Прямо там, в кафе, с такой экстатической страстью, что я просто не знала, куда мне девать глаза.

Мемлик сидел, положив на колено ну оч-чень дорогие свои перчатки, и мягко улыбался. Он явно радовался своей причастности к жизни высшего света, и по тому, с какой миной он предложил мне льда, я поняла: вот оно, общество белых женщин. Получилось!

Ах! она уже устала, эта таинственная Рука. И нужно успеть отправить тебе письмо с вечерней почтой. И еще о сотне вещей нужно побеспокоиться, прежде чем я впрягусь собирать чемоданы. Что же до тебя, мудрая твоя голова, сдается мне, ты тоже переступил уже — или нет? — порог волшебного царства твоего воображения, чтобы вступить в права владения им отныне и во веки веков. Напиши, расскажи мне — или оставь сей разговор до какого-нибудь маленького кафе под каштаном, в туманную осеннюю погоду, на самом берегу Сены.

Я жду вполне счастливая и спокойная, всамделишнее человеческое существо и, наконец, художник.