Магда Сабо - Пилат

Сойдя с трамвая у клиники, он даже ругнулся вслух: деревья едва виднелись в белой мгле. В ней исчезли и светлые окна, все вокруг лишь угадывалось во внезапно затопившем окрестность тумане. Лидию он нашел в столовой, она кончала ужинать. Подняв на него глаза, она тут же быстро отвела их, стала смотреть к себе в тарелку. «Даже взглянуть на меня не смеет, — подумал Антал, — у нас с ней в глазах все написано». Сев рядом с ней, он стал ждать, когда она кончит.

Позже он не раз вспоминал, как они добирались домой, идя через парк в неправдоподобно густой и в то же время неощутимой молочной массе по старой аллее, которая в последнее время связана была для него только с Лидией и с которой давным-давно отлетело дыхание Изы. Они шли сквозь туман, держась друг за друга, обходили скамьи, деревья, лицо Лидии было совсем рядом с его лицом, и он, слыша ее учащенное дыхание, чувствовал, что она взволнована и обрадована. Лидия искренне рада была его плану, находила его чудесным; она говорила о Винце, вспоминала, как впервые заговорила с ним о Дюде, о мельнице, о его жене. Сквозь ткань пальто он ощущал худую руку Лидии; они гадали, что скажет старая, увидев Лидию, вспомнит ли она ее, а если вспомнит, то как. «Она сейчас спит! — сказал Антал. — Что бы она ни сказала, не обижай ее! Сейчас она и говорит во сне, и делает все во сне — но скоро проснется. Наверное, она уже искупалась, легла в постель, сидит, опираясь на подушки, на носу очки, она их надевает только для чтения, потому что заботится о своей внешности, — и просматривает журналы. Надеюсь, она нашла их на подоконнике. Теперь, ты увидишь, она поймет то, чего тогда еще не хотела понять. С тех пор кое-что изменилось».

Они шли по улице, едва не наталкиваясь на встречных, извиняясь, смеясь — в тумане ничего не было видно. Туман теперь был не чисто белым, приобрел какой-то желтоватый оттенок. Ощупью нашли они ворота, замок. Даже кожа на руках и лицах у них была влажной, словно по ней провели мокрой ватой.

В доме горели все лампы. Дверь в ванную была распахнута, ванна блестела чистотой, в воздухе разошелся пар от горячей воды, на умывальнике лежало чужое мыло, на фреголи висела огромная купальная простыня. Антал прошел по комнатам, выключая свет. В прихожей, за треногой с цветочными горшками, обнаружился Капитан, он был в дурном настроении, вид у него был обиженный и беспокойный.

— Глупый! — сказала Лидия ласково. — Дурачок! Ну, иди ко мне!

Антал постучал в дверь большой комнаты. Ответа не было. Он постучал еще раз.

— Не беспокой ее! — сказала Лидия. — Заснула, наверное. Будет время и утром.

— Ты не видела ее лицо, — ответил Антал. — Я разбужу ее.

Он открыл дверь. Кровать с белоснежным покрывалом тети Эммы стояла нетронутая, чемодан Изы был нераспакован. Старой не было в комнате.

Ничего страшного в самом деле не произошло, искупалась она без приключений.

Она долго, наслаждаясь теплом, лежала в ванне, а когда вылезла, ложиться в постель расхотелось; она оделась и вновь обошла весь дом, комнату за комнатой, заглянула и в кладовую, открыла холодильник, даже крышки кастрюль подняла. В Пеште, если Иза вечером долго не возвращалась домой, старая не могла и подумать о сне — словно за ней в многолюдном доме, стоящем в самом центре огромного города, следил кто-то страшный. Здесь же она не боялась, хотя и была совсем одна, Антал не сказал даже, куда идет, Гица же с наступлением темноты не выходила из дому, и нечего было надеяться, что она зайдет, проведает старую. Разжиревший Капитан, которого проснувшаяся вдруг память повергла в какое-то нервное настроение, заставляя его то и дело поднимать голову и недоуменно смотреть на бывшую хозяйку, напрягая шею, словно он изо всех сил пытался вытянуть занесенные тиной воспоминания из заброшенного колодца, — Капитан никак не мог быть ей защитником; и все же здесь она чувствовала себя в безопасности. То ли стены были тому причиной, то ли стоячие часы, которые Иза тоже оставила здесь; это была единственная вещь, про которую заведомо можно было сказать, что в Пешт она не попадет: Иза терпеть не могла эти часы. Она еще младенцем боялась их, ревела, сердито показывая на них ручонками, и даже пыталась спрятаться, когда они принимались бить. Они с Винце никак не могли взять в толк, что с дочерью, почему она боится часов. Эндруш, да и другие дети, что бывали у них, в ладоши хлопали от восторга, одну только Изу часы приводили в ужас.

Мерное тиканье, которое любому другому говорило бы: «Жизнь уходит!» — для ее ушей означало: жизнь остановилась. Впервые за многие месяцы мир вокруг наконец стал реальным, почва, зыбкая, затянутая тонкой морщинистой пленкой, вновь обрела прочность у нее под ногами. Старая думала.