Магда Сабо - Пилат

Антал распахнул дверь в большую комнату, где когда-то он жил с Изой. Эта комната, самая солнечная и приветливая, с розами под окошками, летом вся сверкающая, переливающаяся, как зеркальный шар в цветнике, — была девичьей комнатой Изы. Антал включил свет, поставил на пол сетку и чемодан, пропустил старую вперед. И остановился, глядя на нее в ожидании.

Лицо ее осталось неподвижным, не изменился и взгляд, пока она осматривалась вокруг. Антал ждал мгновенной и бурной реакции, и ему стало не по себе от этих равнодушных глаз, захотелось крикнуть, встряхнуть ее — но он лишь стоял, постепенно мрачнея.

Голубой взгляд еще раз, медленно, слишком медленно обошел, ощупал всю комнату. На окнах висели занавески, которые она шила еще у тети Эммы, вплетая в стежки свои мечты и планы; в углу стояла кровать Винце, пухлая, с высокой горой подушек, перед ней — скамеечка, обтянутая красным плюшем с вышитой на нем собачкой с перламутровыми глазами. Здесь была почти вся оставшаяся в доме мебель, все вещи, которые она так любила когда-то: и выщербленная синяя ваза с птицей, и — за стеклом маленького буфета — мышь мейсенского фарфора с отбитым хвостом. Ковры на полу тоже были прежними, прежним был каминный экран, где на черном лаковом фоне ярким веселым пятном красовалась корзина с невероятным количеством арбузных ломтей, которые непонятным образом становились еще ярче, еще аппетитнее, когда топилась печь. Теплые, красные арбузные ломти…

— Я очень люблю эту комнату, мама, — сказал Антал. — Вы будете жить здесь. Искупаться хотите?

И вышел, не ожидая ответа. Старая слышала, как он возится в кухне, и звуки эти, звон посуды, доносившаяся из кухни студенческая песня — все это было таким невыносимо знакомым, будто сам Винце ходил и гремел там посудой; Винце, пока был здоров, любил помогать на кухне и всегда что-нибудь напевал за работой.

Она расстегнула пальто, опустилась на стул. Все-таки не зря тащила она с собой купальную простынь — была ее первая мысль. Вытянув ноги, она взглянула на туфли: они явно скучали по щетке. В последнее время прихожая казалась им с Винце слишком холодной, и потихоньку они принадлежности для чистки обуви перенесли в спальню, спрятав их в деревянной коробке, в ночной шкафчик Винце. Она машинально потянула за ручку, ни на что не надеясь, подчиняясь лишь давней привычке. В шкафчике стояла новая коробка, лакированная, красная, веселая, а в ней — куски войлока, щетки и тюбики с кремом.

Она присела, разглядывая щетки. Медленно, очень медленно, словно кто-то произнес ее имя, словно кто-то звал ее из леса и она, слыша далекий голос, размышляла, отвечать ли, — подняла она голову. Так и застал ее Антал, прислушивающейся к чему-то, словно пугливый лесной зверек, настороживший уши на непонятный шорох.

Полотенца — не ее прежние, полотняные, все в заплатах, а махровые, яркие — висели на прежних крючках; в ванной тоже было тепло и уютно. Она удивилась, какие грязные у нее руки; она ведь мылась у Гицы, хоть и в холодной воде. Антал насвистывал, суетился; ужинать он накрыл в кухне; кухня была у него точь-в-точь как в Пеште у Изы, прежняя плита исчезла, ее заменила электрическая, между высоким шкафом и мойкой шел сплошной стол с дверцами внизу. Она погладила пластик, покрывающий стол. «Под ним — мой буфет», — думала старая; ей казалось, дерево и через пластик ощущает прикосновение ее пальцев. Антал подал еду; ужин ему готовила Гица, не каждый день, от раза к разу — нынче ужин как раз был. Котлеты с печеными кабачками понравились ей куда больше, чем курица, которую она ела на обед. Антал по-прежнему с любым блюдом потреблял огромное количество хлеба. Они ели молча.

— Мама, — сказал Антал после ужина, — вы очень устали?

Она едва сидела — так устала за этот день. Но не посмела в этом признаться, сказала: нет.

— Я сегодня дрова колол, поранил руку, а немытую посуду не хочу тете Гице оставлять, такая у меня мания. Так хочется, чтобы вы помыли.

Она тут же встала, собрала посуду. Антал видел, как испуганно смотрит она на краны, как колеблется, прежде чем пустить горячую воду, с какой грустной сосредоточенностью полощет тарелки, время от времени поднимая к свету и разглядывая какой-нибудь относительно целый экземпляр своего поредевшего сервиза.

— Тетя Гица, конечно, очень старательная, только куда ей до вас, мама.

Медленно, из какой-то невероятной дали проникали к ней эти слова, смысл их тоже доходил до нее словно сквозь вату. Да, Гица — женщина хозяйственная, только чистюлей, конечно, ее не назовешь, что верно, то верно.