Магда Сабо - Пилат

— Уж если вы, мама, моете, то посуда прямо сверкает.

«Сверкает», — слышала она и, как эхо, повторяла про себя: «Сверкает».

— Я слышал, Иза замуж выходит.

Она не ответила. Он ведь тоже собирается жениться. Гица говорила, так что им не в чем упрекать друг друга.

— Вы ведь поживете здесь, мама?

«Поживу?» — повторило в ней эхо. «Поживу?» Здесь ей рады. «Поживу?» Она опять ничего не ответила. Одно удовольствие было вытирать посуду прежним, застиранным полотенцем, которое так хорошо впитывало воду; тарелки после него в самом деле блестели, как зеркало.

— Я кое-что задумал, хотел обсудить с вами. Вы потом решите и скажете, нравится это вам или нет. Мне бы очень хотелось, чтобы вы остались.

Она решит? Она?

Старая повесила полотенце, задвинула ящик с посудой. Антал поцеловал ей руку; он всегда целовал ей руку, благодаря за пришитую пуговицу, за постиранные носки. Но, стоящий рядом, он был ничуть не реальнее, чем любой самый странный сон. Одно лишь казалось ей настоящим — тарелки, чистые, сверкающие. И ее работа, в которой теперь в самом деле кто-то нуждался.

— С бойлером вы ведь справитесь, верно? Мне нужно сбегать кое-куда, но я постараюсь быстро вернуться. А вы пока купайтесь и укладывайтесь в постель, я вернусь — тогда и поговорим о серьезных вещах. Знали бы вы, как вы кстати приехали. И как мне хотелось, чтобы вы были здесь.

Он выскочил, тут же вернулся в пальто; шляпы у него, конечно, по-прежнему не было. Слова, которые он говорил на бегу, плавали вокруг старой, словно клубы тумана.

В Пеште ванну ей всегда готовила Иза, она боялась, что матери станет плохо или она обварится кипятком. Старая хотела было сказать Анталу, что она мечтает о теплой воде, но боится купаться одна, — и не посмела. Антал поцеловал ее, сказал, что дверь и ворота он закроет, она может спокойно ложиться, никто к ним не зайдет, тетя Гица так поздно из дома не выходит. И убежал, насвистывая, как всегда. За дверью сопел Капитан, царапая косяк; она впустила его. Теперь они были вдвоем; кролик подобрался к ней, обнюхал ей ноги, потом встал на задние лапы и посмотрел ей в лицо.

Слова Антала звенели в ее голове, в душе все сильнее, отдаваясь гулом, будто колокола. Старая опустилась на колени, не касаясь Капитана, только внимательно глядя на него; рядом, в темной, застывшей было воде прошлого, настоящего, будущего с тихим шелестом расходились круги. Она не чувствовала уже усталости, и все ей теперь было ясно, она вдруг узнала под новой штукатуркой свой дом, свою прежнюю мебель. Дом обрел голос, поздоровался с нею. Она оставила Капитана, который, испуганно и восторженно пища, едва веря своим глазам и своим инстинктам, заспешил следом, обнюхивая ей ноги, прыгая вокруг с такой самозабвенной радостью, на которую способны только животные. Старая прошла по своим бывшим комнатам, которые даже с лиловыми и зелеными шторами были прежними, были самими собой, и встала на пороге большой комнаты, куда Антал внес багаж, — прислонилась к дверному косяку. О, это сознание, что она вернулась домой, что само это понятие «домой» еще существует — и существует сам дом, и что прошлое, словно живое существо, поднялось на задние лапы и заглянуло в глаза. Столько месяцев жившая в немоте, старая, не открывая рта, про себя, откликнулась на тихий, но внятный зов.

Антал бежал по улице, с удовольствием чувствуя напряжение в мышцах. Вот так же бежал он из дома в то утро, когда понял, что должен оставить Изу, бежал, словно спасая жизнь, а над ним вздрагивало, качалось небо… Улица как-то неуловимо менялась: воздух насытился влагой, отяжелел, теряя упругость, стал похожим на молоко — и потемнел в то же время, фонари втянули лучи, каждый источник света как будто свернулся, замкнулся в себе.

«Она погубит ее, — думал Антал, — как почти погубила меня. Бедняжку одна-единственная нить держит в жизни, а Иза выпустила из рук эту нить, еще месяц-другой, и конец. Если я подхвачу эту нить, может быть, я еще удержу ее».

Радостно было думать, что скоро он увидит Лидию, возьмет ее за руку; ему так хотелось коснуться ее, ощутить теплоту ее кожи, убедиться, что она есть, что скоро она будет с ним все время и, если ночью его будут мучить кошмары, голос Лидии разбудит его, и Лидии он расскажет свой сон. Ему едва удалось сесть на трамвай, даже не сесть, а встать на подножку: он был полон энергии, возбужден, весел, он весь вибрировал, как всегда, если долго не видел Лидию; но сегодня была и другая причина: он был увлечен своим планом и жаждал как можно скорее обсудить его с Лидией. Как здорово, что с Лидией можно говорить обо всем, даже об Изе! Только с ней и больше ни с кем.