Магда Сабо - Избранное. Фреска. Лань. Улица Каталин. Романы.

Среди самых популярных, самых читаемых писателей сегодняшней Венгрии Магде Сабо принадлежит одно из почетных мест. Она вошла в венгерскую литературу ярко, стремительно, с самостоятельной творческой манерой, тотчас приковавшей к себе заинтересованное внимание читателей и критики. В поворотный для Магды Сабо 1958 год вышли из печати сразу четыре ее произведения: романы «Фреска» и «Скажите Жофике…», сборник стихотворений «Шорохи», стихотворная сказка «Барашек Болдижар», а также книжка-картинка для самых маленьких «Кто где живет». В следующем году на прилавках книжных магазинов появляются роман «Лань» и повесть для детей «Голубой остров», имя Магды Сабо мелькает на рекламных щитах кинотеатров — идет поставленный по ее сценарию фильм «Красные чернила». В этом же году она — лауреат премии имени Аттилы Йожефа, а в Издательстве художественной литературы тем временем уже читаются корректуры ее нового романа «Праздник убоя свиньи», в театре имени Йокаи идут репетиции ее первой драмы «Укус змеи».

Жизнь — не сказка. «Вдруг, откуда ни возьмись…» не начинают бить даже источники творчества. Имело свою предысторию и бурное вступление в литературу Магды Сабо. Ибо в действительности оно было вторым. Первое же состоялось вскоре после войны, когда молодая учительница-филолог, в 1940 году окончившая университет по венгерско-латинскому отделению, опубликовала две книжечки стихов. Ей, выросшей в Дебрецене и там же, а потом в другом, и вовсе провинциальном, городке Ходмезёвашархейе начавшей учительствовать в годы войны, очень мало было известно о причинах и сути происходивших в мире катаклизмов, но ужас войны, бомбежек, рушащихся городов и гибнущих людей пронизал ее насквозь, надолго парализовал мысли и чувства, убил — в то время ей думалось: навсегда — способность радоваться жизни. Трагизм, окутавший душу поэтессы и сильно, с болью отразившийся в ее первых стихотворных опытах, подвергся позднее суровой — быть может, чрезмерно суровой — критике. В 1949 году Магде Сабо, работавшей с апреля 1945 года в министерстве просвещения, пришлось оставить свою должность и вновь вернуться к преподавательскому — на счастье, действительно горячо любимому — труду, которому она и отдалась с присущей ей увлеченностью. Десять лет (1949–1959 гг.) Магда Сабо учила детей (теперь уже в Будапеште) родному языку и литературе, иногда сама писала для них сказки, будя в своих учениках фантазию, обдуманно расширяя словарный запас, кругозор.

«У меня было тогда много свободного времени», — с улыбкой скажет она много лет спустя, в интервью, объясняя, как вновь, еще не думая печататься, ощутила настоятельную потребность писать. Не времени было у нее много — очень велик был творческий потенциал, а каждый день жизни среди людей, в бурно меняющей свой облик стране, прибавлял опыта, понимания — стремления высказать, художественно оформить постигнутое. Еще писались стихи, но они уже шли скорее по периферии творческих интересов Магды Сабо, главный же накопленный материал, усложнившееся миропонимание, многоголосие звучания жизни потребовали для себя иных форм. И Магда Сабо обратилась к прозе.

Несколько лет копились на ее письменном столе наброски, заготовки, подробно разработанные планы первых романов («Фреска», попавшая к читателям прежде других, существовала уже в 1953 г.), и постепенно становилась явной органическая особенность писательского человеков идения Магды Сабо, ее своеобразный дар прозревать строй души как бы в разрезе, одновременно во всех ее главных временн ых напластованиях, способность, высвечивая деталь, не отрывать ее от целого — от всей совокупности внутренних импульсов и внешних воздействий, из которых складывается та или иная нравственная индивидуальность.

В сущности, это тот самый принцип, что лежит в основе самосознания человека вообще: человеку свойственно ощущать свое «я» как реальную данность не только в сиюминутном времени и соответствующем ему пространстве, но и во всей протяженности — и пространственной расположенности — вобранного его существованием времени. Разумеется, в практической жизни этот принцип применяется чаще всего безотчетно, переносится же с себя, экстраполируется на других людей и вовсе редко и неглубоко. Однако литература — особенно литература XX века с ее повышенным ощущением неповторимой сложности человеческой личности, неделимости на временн ые участки и доли (достаточно упомянуть здесь только Марселя Пруста и Томаса Манна) — угадала в нем возможность нового, синтетического, симультанно-многопланового, иными словами, более достоверного постижения человека,