Магда Сабо - Пилат

Идя к дверям следом за выходящими пассажирами, кондукторша остановилась возле нее. Трамвай сейчас тронется обратно, заснула, что ли, бабуся? Старой хотелось объяснить ей, что сюда-то она и ехала с самого начала, да вот, поди ж ты, замешкалась; устала, да и думать уже отвыкла. Трамвай растворился в тумане, народ разошелся; откуда-то слышался лай собаки.

Здесь уже чувствовалось: Винце близко; хотя ступни ощущали не прежнюю, знакомую почву: земляная тропа исчезла, дорогу покрыли бетоном. Светились стеклянные двери пивной, старая заглянула туда, но мало что увидела: чьи-то спины, плечи, почти все в кожаных куртках или пальто. «Бедняжка, — сказала она живущей в ней Изе, — как тебе плохо, должно быть, было со мной, как трудно».

От Бальзамного рва ветер сейчас не нес аромата, но память ее знала, какой запах она должна была б ощутить, будь сейчас лето: густой и плотный запах мыльнянок. Она не успела еще погрузиться в туман, вставший стеной меж садами и южной частью города, а Винце был уже тут; пусть не совсем еще рядом, но почти уже тут. В последний раз она была здесь в день его смерти; тогда как раз закладывали фундаменты нового жилого квартала. С тех пор, наверное, уже поднялись дома.

Кто-то возник из тумана, прошел мимо, крупный мужчина в форме.

— Тут можно пройти? — робко спросила старая.

— Кто с ума сошел, тому можно, — угрюмо ответил незнакомец. — Грязь — по колено.

Грязь ее не пугала; вот только вход в жилой квартал сбил ее с толку: в последний раз, когда она была здесь, в узкой горловине, ведущей в Бальзамный ров, были врыты два столбика — теперь она нигде их не видела. Дорога в самом деле тонула в грязи, но старая смело шла вперед: над головой сияли ослепительно яркие фонари; силы их не хватало, чтобы осветить весь квартал, но у себя под ногами она видела каждый камешек.

Невдалеке залаяла собака; старая испугалась было, потом опять ободрилась: лай становился сильнее, но не приближался. Здесь еще в начале строительства поставлен был ночной сторож, и собака, конечно, привязана. Но лай ее был жуток, неправдоподобен, протяжен — не лай, а какой-то сплошной, механический вой.

На голос собаки появился сторож. Он посмотрел на старуху, даже поздоровался с ней. Сторож курил трубку, ему было скучно и зябко. Сейчас он был рад любой живой душе.

— Да она не тронет, — сказал сторож. — Гавкать только горазда. А так она не кусается.

Старая почтительно ответила на приветствие и остановилась. Огромная лампа сияла прямо у нее над головой; сторож видел, как она с любопытством озирается по сторонам.

Жилые дома, за исключением одного, стояли, подведенные под крышу; стекол в окнах пока еще не было; последний дом в ряду поднялся лишь до пятого этажа. На утрамбованной почве Бальзамного рва, одинаковые, как близнецы, стояли миниатюрные небоскребы, четыре с одной стороны и четыре — с другой. Старая разглядывала их с изумлением. Лишь четвертый в левом ряду был ниже других и какой-то иной; это видно было даже в тумане, который как будто чуть-чуть поредел сейчас; дом был незакончен, и даже небо над ним прогибалось, словно под грузом тумана, провисало в пустое пространство меж стенами. Один лишь артезианский колодец возле дороги был прежним, не изменился с минувших времен — только колодец да небо над головой. Старая села возле колодца на желоб — у него был красивый желоб из красного камня, блестящий и влажный, отшлифованный за многие годы лившейся на него водой.

— Пить хотите? — спросил ее сторож. — Дать, может, кружку?

— Нет, спасибо.

Старая покрутила колесо, оно шло легко, как и прежде; зажурчала вода, она была белой, мерцающей, юной. Нет, сказала она, пить ей не хочется, только на колодец хотела взглянуть.

Прошла мимо женщина, толкая велосипед, поздоровалась с ними — как все еще здороваются с незнакомыми людьми в провинции, на городских окраинах — и исчезла в тумане, в той стороне, где был другой выход из Бальзамного рва, к улице Ракоци. Собака опять залилась протяжным, нескончаемым лаем.

— Можно тут посидеть? — спросила старая.

Винце был тут настолько близко, что она чувствовала: если сторож оставит ее одну, уйдет или отвернется хотя бы, Винце сразу окажется рядом, ощутимо, реально, и она наконец узнает, что должна сделать.

— Сидите хоть сколько, мне-то что?

Сторож отвернулся. Красть здесь нечего, кроме разве что кирпича; да много ли она утащит его в этой старой сетке, а остальное все заперто в складе, у склада — собака. Что в этом тумане можно делать возле колодца, одному богу ведомо; может, квартиру старуха должна получить здесь — вот и пришла посмотреть, порадоваться заранее.