Магда Сабо - Пилат

Гица сказала ей, что телеграмма от Изы пришла только утром, до тех пор она не решалась «зря жечь дрова»: а вдруг она почему-то отложит поездку. После пештской квартиры у Гицы было неуютно, холодно и дымно. От жареной курицы и печенья Гица пришла в полнейший восторг, очень благодарила и за пепельницу, хотя радовалась ей не так, как съестному. Она-то думала, сказала затем Гица, что соседка выглядит много лучше, и поинтересовалась, не болела ли та. Вопрос неприятно удивил старую, ей в нем послышался скрытый упрек Изе, и она горячо принялась расхваливать дочь.

У Гицы было полным-полно новостей, она ругала Кольмана, который совсем загордился, получив награду, даже старых знакомых не узнает; сожалела, что не может затопить в ванной комнате: колонка совсем испортилась. Старая содрогнулась от мысли, что ей придется мыться в холоде, и лишь теперь пожалела о своем упрямстве: утром она все же засунула в чемодан купальную простыню — и вот, выходит, напрасно тащила. В ванной она торопливо поплескала на себя ледяной водой; у нее даже руки занемели, еле смогла вытереться. Ругая себя за свою недоверчивость, она все же открыла кран в колонке. Вода, конечно, текла нормально, колонка была исправна. Старая даже покраснела — так ей было стыдно за Гицу. Ужасно, из-за каких-то нескольких килограммов угля… А в общем Гица была с ней приветлива и говорила без умолку. Она сообщила, что уборку сегодня у Антала сделала кое-как, наспех, чтобы к ее приезду быть дома, и спросила, не сходить ли им посмотреть, как изменился дом с тех пор, как сменил хозяина. Старая замахала руками: ей не терпелось пойти к камнерезу. Они так и договаривались с Гицей в письмах: как только она приедет, они тут же пойдут в мастерскую принимать работу, потом мастер установит памятник на могиле, а они купят венок, цветов и после обеда пойдут на кладбище, посмотрят все в окончательном виде. В день поминовения можно будет зажигать свечи уже возле нового памятника. «До тех пор вы здесь будете?» — допытывалась Гица и, услышав «да», опустила свои круглые, дружелюбные глаза.

Они шли «задами», не к переулку Буденц, а в обратную сторону, по улице Добош, на которой за прошедшие полгода были застроены все пустыри. Вот и здесь строят, как в Пеште, думала старая. Она помнила, что было на месте каждого многоэтажного здания; раньше здесь сплошь стояли одноэтажные домики, в одном была канатная мастерская, в другом делали решета. Нынче — ни домишек, ни мастерских; на их месте выросла поликлиника, вроде той, где работает Иза, рядом — еще какое-то учреждение.

Памятник обошелся в огромную сумму; когда старая на него посмотрела, у нее руки опустились.

Иза не мешала матери тратить деньги, покупать, что она хочет; но старая полагала: все, что получено за принадлежавшие Винце вещи, за их прежнюю мебель, она имеет право тратить только на Винце — и заказала надгробье из черного мрамора, двойное, самое что ни есть дорогое, какое только было у камнереза; из множества эскизов и рисунков, присланных Гицей, она выбрала самый красивый, самый эффектный. И вот теперь, когда ей показали это вычурное сооружение с немыслимыми черными розами, меж которых свежей позолотой сияли их имена, ее и Винце, ее — только с датой рождения, — она совсем загрустила. В искусстве она ничего не понимала, но чувствовала и так: мраморная эта громадина ничего общего не имеет с Винце, не выражает память о нем, да и вообще ничего не выражает в своей вызывающей несуразности.

Иза, снова Иза с ее безжалостной правотой, с сигаретой в руке, которой она жестикулирует в полумраке комнаты: «Пускай останется деревянный крест, мама, только подними могилу, не ставь туда никакого памятника, ни к чему это. Ему подходит что-нибудь скромное, некричащее». Старой же хотелось чем-то пожертвовать ради Винце, и вот она всадила кучу денег в этот черный камень, перед которым стояла теперь такая потерянная. В молодости на могилку Эндруша она заказала плиту с ангелочками, тот памятник был каким-то легким, он радовал душу, в течение многих лет и десятилетий в ней жило ощущение, что дала своему малышу сверстников и ночами, когда теряет власть закон тления, каменные ангелочки играют с Эндрушем, а может быть, даже летают с ним. Теперь, семидесятишестилетняя, стоя перед памятником, она не могла себя обманывать, она твердо знала: мертвые умирают бесповоротно, насовсем, их ничем нельзя одарить, ни из желания загладить свою вину, ни из жалости, ни из любви.

Гица сияла, камнерез гордо топтался рядом: много лет уже не было у него такого заказа, чтобы и по цене, и по душе. В последний раз — добрых пятнадцать лет назад — он делал такой же монументальный памятник на могилу какого-то епископа; тот заказ ему тоже устроила Гица. Сейчас он чувствовал некоторую обиду, не слыша похвал и восторгов. Слишком уж быстро распрощалась старуха; другие обычно дольше рассматривали памятники. «Может, на кладбище, — думал камнерез, — может, там станет поразговорчивее, похвалит работу. К четырем часам пополудни памятник будет на могиле».