Анатолий Азольский - Женитьба по-балтийски

Порасспросил кое-кого и нашел девушку, очень приличную девушку, но такую, у которой анкета подзагажена, да так подзагажена, что не пустят эту девушку в Порккала-Удд, если даже выйдет она замуж за командира базы. Ее-то, девушку эту, он и охмурил, расписался с нею, дождался, когда пропуска ей не дали, и настрочил жалобу, сам себе подписав моральный приговор.

Панов открыл и закрыл папку. Павел Николаевич вытянул застрявший ящик стола, а затем с такой силой впихнул его на прежнее место, с таким грохотом, что карта полушарий чуть не сорвалась с крючка, едва не упала на пол, и Алныкин вспомнил, где видел он капитана 3-го ранга. На «Софье Павловне», прошлой осенью, в кают-компании, куда собрали офицеров на доклад лектора Политуправления. Частенько заезжали на базу такие гастролеры с речами по любому поводу. Этот, которого Панов называет Павлом Николаевичем, темою выбрал Циолковского, девяностопятилетие со дня рождения, но говорил больше о смерти ученого, который долго болел, страдал и вдруг получил телеграмму от товарища Сталина. Воодушевленный этой телеграммой, поведал офицерам лектор, Константин Эдуардович Циолковский прожил еще несколько дней. Те, кто не дремал, выслушали, не поинтересовавшись, сколько именно дней жил от телеграммы до смерти великий ученый и сколько слов было в телеграмме. О количестве того и другого спросил сидевший чуть сзади Алныкина помощник: сколько слов приходится на один день. «Кто спрашивает?» — заорал вдруг лектор, и Алныкин вынужден был сказать: «Я!» — поскольку помощник спрятался за его спину.

Оба полушария рухнули и дали мыслям Панова новое направление.

— Руководство флотом с пониманием отнеслось к создавшейся ситуации, решив перевести лейтенанта Алныкина из Поркалла-Удда в другую базу и даже на другой флот. И чем же ответил прощенный командованием лейтенант?.. Может, ты нам сам скажешь, Володя? Молчишь. Тогда я скажу. Он, Павел Николаевич, получив отказ в пропуске дл жены, решил от жены и ребенка избавиться, они ведь сделали нужное ему, перевод из Порккала-Удда, и теперь ему уже не надобны. Жену принуждает к аборту и помещает по блату в гинекологическое отделение больницы, а когда этот номер не вышел, познакомился с главным хирургом флота. Аборты ведь запрещены, Володенька! И будь добр отвечать за свои незрелые поступки! Мы тебе, — официально заявляю, — не позволим калечить молодую, ни в чем не повинную женщину, вся жизнь которой поломана тобою! Никто ей никогда словечка не сказал об отце, враге советской власти, она о нем и не знала, а заполнила для флота анкету, стали проверять каждое слово — и нет уже эстонской комсомолки, есть дочь пособника и прислужника.

Короче, мы с болью в душе, но одобряем твое решение развестись. Окажем содействие. Чтоб без всяких проволочек. У эстонки фамилия трудная, Ылк, что ли. Пусть уж останется Алныкиной, если тебе не жалко.

Кажется, предложение Панова пришлось по душе Павлу Николаевичу. Так и не доломав стол, он мягкими шажочками приблизился к стене, поднял карту, повесил ее и, покидая комнату, уже в дверях произнес буднично:

— Я в буфете буду.

Без него Панов ни о чем говорить не мог. Алныкин смотрел на бывшего училищного комсорга, удивляясь возрасту его. Там, в Ленинграде, Панов всегда казался годом или двумя старше курсантов, а сейчас на диванчике сидел морщинистый мужчина, которому уже за тридцать. «Провели собеседование» — так, наверное, отрапортуют оба офицера, когда доложат начальнику По-литуправления, что сделано ими во исполнение приказа. И ошибутся, потому что напугать Алныкина не смогли. Он им не поверил. Явно хватили через край.

Эта вздорная баба Лилли Кыусаар наговорила Панову небылиц и отсебятины. Мать понять можно, но как поверить двум лгунам?

Он смотрел на Панова — но и тот косился на него испытующе, с едким любопытством. Сказал тихо:

— Ты все-таки подумай и взвесь. Разведешься — служба пойдет как по маслу, назначение с повышением, звездочка через пару месяцев, в партию примут. А не разведешься…

Алныкин встал:

— На Северный флот хочу.

Радостным щелканьем встретили его белки, когда подходил к дому. Ключи (он в Таллине показывал их Леммикки) не сразу вынулись из кармана, Алныкин залюбовался хорошо покрашенной (матросы постарались) дверью. Вошел, распахнул окна. Балтика в этом году приветлива. Слышитс накат волн в заливчике, в голосах чаек — свобода. Четырехквартирный дом поскрипывает и томится, ожидая людей. Пусто. Жена минера — в библиотеке стройбата, жена фельдшера — в госпитале на дежурстве, приезд супруги химика отложен на неопределенное время. И Алныкин, если верить датам и печатям на предписании, еще в Таллине, на службу завтра, на катер он так и не зашел, хотя на буксире узнал, что помощник каждый вечер поджидает его на пирсе.