Наталия Терентьева - Училка

— Ба-ли-и-и-ин! — просто возопил Будковский.

Кирилл с ненавистью посмотрел на меня. Катя подняла глаза и снова опустила. Лиза, девочка с грязными локонами, запустила руку в волосы, почесалась, отбросила их назад и сказала:

— Крейзи…

— Ты на каком языке сейчас разговариваешь? — поинтересовалась я. — Крейзи — это сумасшедший. Сумасшедший кто?

— Минус два балла! — прокомментировал Будковский. — Лизка — тебе сразу пара. Классную назвала «крейзи»!

Девочка насупилась и полезла рыться в портфель, негромко приговаривая:

— Ничего я не назвала, просто вылетело, я вообще не знаю, что такое «крейзи»… Это что-то вроде «кул», только круче…

— Про себя бубни, хорошо? — попросила я Лизу. — И волосы заколи. Есть чем? А лучше помой и потом заколи. Так что, друзья мои, мы будем дружить или издеваться друг над другом, портить друг другу жизнь, кровь, здоровье, оценки?

— How much? — очень тихо спросил Селиверстов Кирилл, но я услышала.

— Маленький тухлый провокатор, — засмеялась я. — Тебе бесплатно. От тебя и так слишком много…

— Вони! — радостно проорал Будковский и сам же и захохотал.

— А мне вообще всё по фиг… — промычал Слава и перелег на другую сторону парты.

— В этой связи на следующей неделе будет родительское собрание. Запишите в дневники. Очень хотелось бы познакомиться со всеми родителями, с бабушками, с отчимами…

Может, зря я так? А как? Непротивляться злу насилием? Подставлять другую щеку? Игнорировать? За что они меня с самого первого дня невзлюбили — не все, нет, некоторые? Или это такая позиция, проверка? Или это развлечение — как в подворотне, когда задирают прохожих, не имея в виду их грабить или даже бить, просто — попугать, подразнить, пощекотать себе нервы… Но так же не должно быть! Это же не подворотня, не колония для малолетних преступников, это самая обычная школа. Надо все-таки попроситься на уроки к другим учителям, посмотреть, что происходит там. И если дело во мне — уходить.

— Подожди, — я остановила Катю, когда та проходила вместе со всеми мимо моего стола. — Я тебе соболезную. Когда умерла бабушка?

Катя посмотрела на меня мгновенно покрасневшими глазами.

— На каникулах.

— Вот сейчас? На той неделе?

— Да.

— Похоронили уже? — я старалась говорить как можно осторожнее.

— Катька, ты чего? — Другая ученица остановилась, увидев, что Катя полезла в сумку за платком.

— Иди, Свет, все хорошо! Я сейчас догоню! — махнула ей Катя.

Я взяла девочку за руку.

— Я тебе искренне соболезную. Сейчас у тебя очень тяжелое время. Бабушка болела?

— Болела, но… Все равно… Извините, — она вытерла глаза и выпрямилась.

— Держись. Я знаю, что это такое.

— Я выходила маме позвонить, она на работу сегодня не пошла, не смогла…

— Хорошо, все нормально, я поняла.

— А кто вам сказал? — спросила вдруг Катя.

— Не важно. Я имен еще не знаю. Не думай об этом. Тебя ведь все любят в классе?

Катя кивнула. Две недели назад, до каникул, это была совсем другая девочка. Сияющая, уверенная в себе, веселая, брызжущая жизнью и энергией. Как мне хотелось что-то сейчас сказать… Но какие слова тут подберешь!

— Я пойду, Анна Леонидовна, хорошо? А то перемена маленькая.

— Конечно, иди. — Я погладила девочку по руке. — Ты очень хорошо написала сочинение.

— Спасибо, — кивнула Катя. — Я писала в самом начале каникул, когда бабушка еще была жива. И все равно я что-то такое чувствовала… А Чехов про себя это писал?

— Про тебя. И про меня. И про всех.

Катя внимательно посмотрела на меня.

— Я понимаю, что вы хотите сказать.

Мне хотелось обнять девочку, но я не стала этого делать.

Пожалуй, я пока не буду уходить из школы. Даже если я во всем не права.

Никитоса долго держать в больнице не стали, зашили, пролили капельницами и через несколько дней выпустили. Он дома посидел-посидел три дня и взвыл.

— Ма-а-а-а-ам! — бросился он ко мне, когда я, еле живая от всех моих ярких школьных событий, добралась до дома и даже села в прихожей, снимая сапоги.

Кажется, в школе я не присела ни разу. Нет, один раз, в пятом коррекционном, когда ставила оценки. Ученики, еще маленькие по росту, подходили с дневниками, и я села за стол, чтобы не нависать над ними, еще больше не подавлять. После урока в седьмом «А» я, видимо, вела все остальные уроки в том же духе, и дети держались соответственно — с осторожностью и даже почтением. Может, мне вообще забыть про пряники как часть моей педагогической системы? Кнут, ремень, палка, двойки-колы — и ни одного лишнего вяка, ни шороха, ни наглой ухмылки в ответ?