Наталия Терентьева - Училка

— У нас урок литературы! — сквозь зубы проговорил Кирилл. — Я живу хорошо. Моя жизнь вас не касается.

— Да нет, ты ошибаешься. Всё, что происходит на уроке, меня касается. Тем более, я уже объяснила вам, что у нас урок не чтения, а русской словесности. А русская литература всегда решала и решает самые важные вопросы человеческой жизни. Вопросы, от которых умирают. Или остаются жить. Я жду ответа от тебя! Ты не похож на несчастного мальчика. Ты такой уверенный в себе, загорелый, хорошо поевший…

Кирилл, опустив голову, прошел на свое место. Сел. Потом поднял голову, посмотрел на меня, запихнул всё в сумку, встал и вышел из класса.

Пошел жаловаться? Они же все теперь знают — на учителя можно пожаловаться. Причем при желании — сразу министру образования. Или министру внутренних дел. Или президенту. Или Розе Александровне Нецерберу в письменном виде — оставить личное сообщение в электронном журнале, и она через минуту будет знать о происшествии. Вот и хорошо. Спрашивать меня ни о чем не будет. Может быть, уволят сразу. И закончатся мои муки.

— Поэтому он и сочинение написал на двойку по Чехову, — кивнула я на закрывшуюся за Кириллом дверь. — Потому что у него амнезия некоторых важных органов. Но обсуждать заочно его мы не будем.

— Почему? — поинтересовалась девочка с грязными локонами. Лиза, я вспомнила, Лиза, которая говорит с легким подмосковным говорком — в нос, растягивая слова, с нарочитой хрипотцой.

Как же мне иногда мешает мое свойство тут же идентифицировать человека с той областью, где он еще недавно жил. Ну и что, что эта девочка из ближайшего Подмосковья? Да ровным счетом ничего. Там можно читать те же книги, так же смотреть Тарковского и Антониони — или не смотреть; там живут такие же добрые бабушки, которые еще помнят войну, и… и… Но почему тогда именно она задает такие глупые вопросы? Говорил мне Андрюшка, что я не учитель по сути своей. Ведь учитель должен радоваться, когда ученики задают глупые вопросы. Ведь ему есть чему их учить! А так — зачем же он тогда нужен?

— Потому, — постаралась ответить я как можно дружелюбнее и, главное, подавить в самой себе неприязнь к девочке, — что обсуждать человека за спиной — это судачить, сплетничать, это недостойно.

— Как вы интересно говорите… — заметил вдруг Петя и посмотрел, как обычно, мне куда-то за плечо. — Как в девятнадцатом веке.

— Ты был в девятнадцатом веке? — заорал истосковавшийся Будковский.

Я махнула на него рукой:

— Помолчи, Сеня, пожалуйста! Петя, а скажи то же, что сказала я, но так, чтобы было понятно твоим сверстникам в двадцать первом веке.

Петя, не вставая, начал подбирать слова:

— М-м-м… ну-у… м-м-м… Да ну! — махнул он в результате рукой. — Бла-бла-бла! Сойдет и так.

— Ну вот, и я так думаю. Кстати, есть в классе кто-нибудь, у кого русский не родной?

— Чурок нет! — заржал Будковский.

— Хорошо, тогда к следующему уроку каждый найдет двадцать слов, которые употребляют старшие, взрослые, но которые лично вам кажутся устаревшими.

— А устаревший мат можно? — спросил Будковский и тут же, видимо, поделился вертящимися на языке словами с соседом Пищалиным. Тот громко и очень глупо засмеялся.

— Минус балл сразу поставьте в тетради себе, оба, Вова и Сеня.

— Да все равно вам не разрешат поставить всем тройки в четверти! — ответил Будковский, но не слишком уверенно.

Ого, что-то у меня получается? Такими варварскими методами? Главное, чтобы теперь мне седьмой «А», гимназический, не объявил бойкота. Я пока еще с одним бойкотом не справилась.

В класс вернулась Катя. За ней, пряча глаза, зашел вразвалочку Кирилл.

— У тебя все хорошо? — спросила я девочку, понимая, что спрашиваю не то.

— Да, спасибо, — ответила Катя.

— Стой, — сказала я Кириллу, намеревавшемуся пройти на свое место. — Ты считаешь нормой, что ты без спросу вышел и без спросу ушел?

— Я в туалет ходил! — ответил мне Кирилл и наконец поднял глаза.

Кажется, я победила, но очень неприятной ценой.

— Перед Катей извинись!

— За что?! — вполне искренне удивился Кирилл. — Ее же не было в классе!

— Так вдвойне извинись, что за спиной говорил!

Катя посмотрела на меня. Я услышала ее.

— Сядь, Селиверстов.

— А вы не хотите передо мной извиниться? — спросил он.

А! Я рано обрадовалась. Просто он подумал или позвонил, например, матери — и понял, как надо себя вести.

— Нет, я не хочу перед тобой извиниться. Я хочу сказать — тебе и всем, никак не дойду до важного сообщения, — что со следующей недели ваша классная руководительница уходит в декретный отпуск. И вместо нее буду я.