Владимир Файнберг - Карта реки времени

— По магазинной цене.

— Ты уронил себя в их глазах. Нужно было хотя бы по сто долларов за каждую книгу. Ведь мы в месяц зарабатываем по сто–двести тысяч. Прощай! Вот тебе визитная карточка. Если что нужно- звони.

…Донато сам вымыл посуду. Когда я шёл к себе, дверь в его комнату была раскрыта. Он сидел у письменного стола за компьютером.

— Владимир! Я не уверен, услышал ли ты, что я тебе говорил: сегодня ты приглашён на ужин к полицейскому Нардо. Он заедет за тобой в семь часов. Помнишь его?

— Конечно.

Захотелось рассказать Донато о посещении «Президент» — клуба, о том,

как примерно через полгода доведённый до отчаяния тем, что рукописи

мои все лежали неизданными, я решился и заставил себя воспользоваться визитной карточкой, попросить председателя помочь с изданием. Как он

доброжелательно откликнулся на мою просьбу, велел позвонить на следующий день. Потом — на следующий. И опять на следующий… В конце концов я перестал звонить. Унижаться.

Но во–первых, Донато был занят. Кроме того, он мог вполне резонно ответить цитатой из Библии — «Блажен муж, иже не идёт в совет ничистивых».

Под окном снова раздавались удары мяча, гвалт мальчишек. Школьные занятия в этой области Италии начинаются в конце сентября. Ребятне, отдохнувшей за лето, некуда деться, нечем заняться кроме как гонять мяч с утра до вечера.

Безвольно сидя у стола, вдруг, под этот футбольный аккомпанемент, я с поразительной ясностью вспомнил о том, чем завершилось посещение

«Президент» — клуба.

Я решил накупить продуктов для дома, лакомств для дочки. Ведь какие–никакие деньги за книги были заработаны.

…Дохожу до расцвеченного огнями витрин Елисеевского магазина. И у самого входа слышу обращённый ко мне голос:

— Мужик, купи «3а отвагу».

— Что‑что?

Старик. Невысокого роста. В какой‑то детской курточке с откинутым капюшоном. Дрожащими руками опирается о выставленную чуть вперёд палку. Палка тоже дрожит. Тщательно выбрит. На нищего не похож.

— Мужик, купи медаль.

Хочу пройти в магазин, но что‑то останавливает. Спрашиваю, хотя тут же сам всё понимаю.

— За что награждены?

— За Великие луки. Старуха моя болеет. Нужны лекарства, а деньги все вышли…

— Не надо! Не продавайте медаль, — достаю из кармана деньги, наскоро пересчитывай, делю пополам. — Вот. Возьмите, пожалуйста. Мужик, как тебя звать?

— Смеяться будешь. Теркин. Василий.

…Когда выхожу из магазина, его уже нет. Видимо, поплёлся за лекарствами в дежурную аптеку.

Какое дело этому итальянскому дню, этим пацанам во дворе до униженного бедностью ветерана с именем и фамилией простого русского солдата, прославленного в поэме Твардовского? Эх, Теркин, Теркин, несчастливая карта выпала нам…

Я приписал внизу карты столбиком «Боря» слова «Президент» — клуб и «Василий Тёркин».

Читатель! Я не уверен, что кто‑нибудь ещё занимался подобным, столь схожим с подбиванием итогов экспериментом. Хотя рано или поздно каждый приходит к той точке, откуда смотрят уже не вперёд, а назад. Всю жизнь надеешься, что счастье впереди. И вдруг понимаешь- ни времени, ни надежды не остаётся. Вот тогда‑то оглядываешься. И в частности обнаруживается, что кроме того утра, когда ты выходил на шлюпке в светающее море, подлинного счастья тебе не выпадало.

Я лежал навзничь поверх застеленной постели и был противен себе оттого, что с утра не попал на море, что провёл дурную ночь с | этим прерывистым сном, с этими консервными банками. Превозмогал дремоту, стыдясь того, что дон Донато может застать меня дрыхнущим в разгар дня. Завидовал ему, вечно бодрому, казалось, никогда даже не думающему о своём возрасте. Казалось, вот он‑то всегда счастлив, здоров. И не нужно ему никаких экспериментов.

Я, видимо, все‑таки задремал, потому что не расслышал как в комнату кто‑то вошёл и закрыл мне глаза тёплыми ладонями. Ухватил их, попытался сдвинуть. Вскочил.

Увидел смеющуюся Розарию.

А в дверях её мужа Джованни, стоящего рядом с Донато. Улыбавшегося, как семидесятилетний ребёнок.

— Вставай! Аванти! Едешь с нами!

Розария- коренастая, очень толстая женщина. Любой человек, глянув на эту толстушку, сразу понял бы: она- славная.

Вдохновлённая нашей «перестройкой», Розария когда‑то училась на модных в то время курсах русского языка. Что‑то выучила. Во всяком случае, я мог с ней объясняться.

— Чао, Розария! — расцеловался с ней, со смущающимся Джованни. — А почему вы оба не на работе?