Владимир Файнберг - Навстречу Нике

Ненависть к фашистам, к немцам вообще, настолько проникла в меня за период войны, окончившейся к тому времени всего два года назад, что, закуривая последнюю сигарету из пачки с изображением верблюда на фоне пирамид, я едва удержался от желания поджечь догорающей спичкой это свидетельство пребывания здесь моих потенциальных убийц.

…Знаешь, много позже у Бориса Леонидовича Пастернака, с которым мне однажды повезло встретиться, я прочёл такие строки, написанные в разгар войны: «Всё переменится вокруг, отстроится столица. Детей разбуженных испуг вовеки не простится». Так вот, я принадлежу к тем самым детям…

В припортовой столовке я впервые со времени отъезда из Москвы поел по–человечески. Взял у буфетчицы блюдечко солёной рыбки–хамсы с нежным парниковым огуречиком, сохранившем на конце желтую звёздочку цветка, тарелку гречневой каши с мясной подливкой и порцию сливочного масла к булочке, которую запил сладким чаем.

Предаваясь этому занятию, хорошо было помнить, что вечером меня ждёт посадка на корабль, путешествие продолжится. Несколько разомлев от сытости, я достал из кармана паспорт, где лежал пароходный билет, а вместе с ним и сложенную вчетверо бумажку.

Это было зачем–то навязанное поэтом–лейтенантом командировочное удостоверение с просьбой к местным властям помочь мне собрать материал для очерка о работе торгового порта. Помнишь? Я лично, как ни странно, позабыл об этой затее.

Кажется, тогда меня впервые поразило сцепление обстоятельств: командировочное удостоверение обнаруживает себя именно сейчас, здесь, чуть ли не в самом торговом порту, как бы понуждая подняться, предпринять какие–то усилия для сбора совершенно не нужного ни мне, ни тем более московской городской газете материала. Тем более денег на дорогу, командировочных я не получал.

Впервые я всерьёз задумался о странности совпадения. Оно, несомненно, не могло быть случайным. Что–то сулило.

…В Управлении торгового порта, вместо того, чтобы завернуть назад явившегося со странной бумаженцией подозрительного молодого человека без пиджака, пожилой, замученный телефонными звонками чиновник наложил на удостоверение свою разрешительную резолюцию и отправил меня по соседству к пограничникам. Там без околичностей мне был выдан разовый пропуск в порт. Мало того, на одном из причалов находилась какая–то будка, где я должен был найти некоего бригадира, отзывчивого человека, который всё объяснит и покажет!

Но сначала я чуть ли не половину солнечного, пахнущего морем дня провёл, бродя в порту среди канатов, якорных цепей, среди этой воли, пронизанной сиренами лоцманских катерков и криками чаек.

Помню, присев на прогретую солнцем причальную тумбу, вносил строки стихов в записную книжку… Стихи были не о море, не о порте, но если бы я продолжал торчать в Москве, они никогда не пришли бы мне в голову.

Чувство благодарности за хлопоты, чувство никому в давнем случае не нужного долга заставило меня в конце концов отправиться на поиски будки с неведомым бригадиром.

Обнаружив искомый причал, или пирс, как его называли докеры, я прошёл мимо зачаленного корабля–сухогруза. С его нижней палубы печально смотрел на меня облокотившийся на поручни, по–детски толстогубый негр в панаме. У спущенного трапа стояли два вооружённых солдата с зелёными погонами пограничников.

Причал был длинен, как улица. В конце за ёрзающим по рельсам подъёмным краном, вытягивающим из трюмов другого судна какие–то ящики, стала видна и деревянная будка с большими окнами.

Человек, сидевший в ней, при виде меня поднялся из–за столика с телефоном и графином, протянул руку, потребовал:

— Дай клешню!

В недоумении протянул я ему документы – командировочное удостоверение и пропуск.

— Руку, руку подавать надо, – пояснил он, ухватывая мою ладонь своей, сильной как тиски, как крабья клешня. – Где пропал, корреспондент? Мне в таможню чапать пора, а тебя нет! Бумажки твои ни к чему. Идём. По дороге скажешь, что тебе нужно.

…Теперь я шёл с ним по причалу в обратном направлении. На корме того судна, где я видел печального негра, стала заметна полукруглая надпись «ДЖАЛАКЕНДРА».

— Это чей корабль?

— Индия. Американской постройки. Типа «либерти». Привёз чай и хлопок.

— Вот бы туда попасть…

— Нахождение на борту иностранного судна равно переходу государственной границы, понял? Хотя… Кажется, стоит знакомая смена. А ну, дай бумажонки. И паспорт!