Владимир Файнберг - Навстречу Нике

Так началась моя жизнь в покосившейся избе у бабы Мани. За пол–литра её сосед предоставил мне свою лодку в полное распоряжение.

Часто я кое–что записывал за шатким столиком под яблоней, посматривал, как измождённая старушка то копается в огороде, то доит козу.

Единственный внук её неизвестно отчего погиб в армии. Когда она притащилась на похороны, увидела только закрытый гроб с лежащей на нем солдатской фуражкой.

Я покупал в «сельпо» растительное масло, хлеб, чай, сахар. Регулярно приносил улов. Старушка ела чрезвычайно мало, приговаривала: «Ничего–то нам уже не надо, курочкам–гавноклюечкам», сетовала, что я не пью козье молоко.

Однако, она не была так проста, как спервоначалу показалось. Постепенно я заметил, что основное содержание её жизни составляют взаимоотношения с Богом.

В доме имелась икона – лик Спасителя. И единственная обветшалая книга – Псалтырь.

Придерживая рукой очки со сломанной оправой, что–то там вычитывала, шевеля губами. Под иконой постоянно теплилась лампадка. Ни утром, ни вечером старушка вроде бы не молилась. Но однажды я был ошеломлён, когда осознал, что она постоянно разговаривает. С Богом!

«Куда запропастил мою козочку? Немедля скажи своим ангелам, чтоб воротили! Гляди, рассержусь!» «Почто Володя ходит неженатый? Пошли ему жену, дитё, добром прошу!»

Растроганный, рассказал ей о том, как вдова Волошина заставила зимой одолеть Библию, как чувствую неслучайность того, что со мной происходит…

— У нас здеся церкви нету. Поезжай в Рязань али во Владимир, крестись.

Я пренебрёг её советом.

Как–то на рассвете, ещё в полутьме, отправился в лодке проверять оставленные на ночь закидушки с живцами. Дул попутный ветерок. Я приподнял над водой вёсла. Спина стала парусом. Лодка беззвучно скользила мимо чуть различимых берегов. Впереди раздался громкий всплеск. Я гребанул вёслами к омуту, над которым была привязана первая моя снасть. Пред носом лодки свечой взмыла вверх здоровенная щука. Я дёрнул за леску, подсёк, перекинул хищницу через борт себе под ноги. За мыском вытащил на другую закидушку налима, потом под старой, раскидистой ивой попался сом, чуть дальше – щурёнок. Я отпустил его обратно в воду.

Остальные пять закидушек оказались пусты. Но и этого улова нам с моей старушкой было вполне достаточно.

Оставалось вытащить из пасти щуки глубоко заглотанный крючок.

Я подчалил лодку к берегу заливчика, закурил и, ёжась от проморзглого тумана, стал осторожно заниматься этим небезопасным делом. По опыту знал, что, уколовшись о щучьи зубы, можно получить нарыв.

…На берегу послышался треск ветвей. Я поднял голову. В белой пелене тумана сгустилось какое–то белое пятно, которое через минуту оказалось девушкой с распущенными волосами. Она была лишь в длинной белой рубашке, босая. Русалочка.

— Эй, парень, дай закурить!

Я привстал, протянул навстречу папиросы и спички.

— Погоди! – она перелезла в лодку, уселась на носу и жадно закурила.

— Не холодно? – спросил я, оглядывая её грязную, порванную у груди рубашку, грязные ноги.

— «А поутру они проснулись…» – запела было она, а затем сказала. – Уже месяц как бегаю по полям и лесам. Хорошо!

— Кто ж тебя кормит?

— А пастухи! Иной раз водочки дадут. У тебя водки нет?

— Нет. Откуда взялась?

— Сбежала из Рязани, из дурдома. Ты женатый или холостой?

— Знаешь что, а ну–ка вали из лодки. Если хочешь, возьми любую рыбину, и вали. Испечёшь на костре.

— И то! – она мигом ухватила налима, потребовала отдать ей спички и сгинула в тумане.

Я поплыл назад.

…Впервые увидел я свою старушку негодующей.

— Да как же ты её отпустил?! Ведь пропадёт девка. Пастухи – пьянь известная. А девка не в себе. Пропадёт. Небось, чья–то дочь, небось, мамка есть… А ты, нехристь, выгнал, налимом откупился!

Хотя ситуация была очевидно нелепой, я призадумался…

Пока старушка чистила рыбу, я отправился в магазин за хлебом и солью. Столкнулся там с женой Фраермана.

— Ну, как вы устроились? Хорошо? Мне так неловко…

Я ничего не ответил.

…Деньги кончились. Пора было уезжать.

На прощанье старушка выдумала подарить мне икону Спасителя.

— Возьми, скоро помру, пропадёт.

Наотрез отказался. Это была единственная её ценность.

Я уже вышел на улицу со своими удочками и рюкзаком, как она догнала меня.

— Милок! Глянула на счётчик, а там нагорело! За электричество малость заплати…

— Ох, простите! – я сунул ей деньги, зашагал к станции.