Владимир Файнберг - Patrida

Артур принёс и откупорил бутылку красного, густого, как кровь, «Монтенеро». Наполняя бокал Лючии, пролил вино на скатерть и лишь теперь осознал, что волнуется. Что наступил момент, когда она отворена настежь. Исчезла командирская манера держаться, и он сможет разделить с ней то сокровенное, чем живёт, о чём пишет, что имеет прямое отношение к его личному открытию Бога, присутствия на земле Иисуса Христа.

Будучи в глазах Лючии ребёнком, бамбино, он говорил с ней как с девочкой. Артур ждал, что она станет спорить, возражать, выискивать в его доводах противоречия, приводить контраргументы. Но Лючия, подперев рукой подбородок, внимательно, как школьница, слушала, ни разу не перебила.

— Тебе пока все понятно? Согласна? Вопросов нет?

— Говори, — просила Лючия. — Говори ещё.

Обескураженный отсутствием отпора, он продолжал делиться с ней собственными свидетельствами присутствия Бога. Рассказывал о тех случаях, когда на его, Артура, глазах нарушалась физическая структура мира, происходило чудо.

— Существует методика, серия долгих упражнений. В сущности, они есть новый способ жизни. Научаешься новому восприятию земли, космоса, людей, растений. Начинаешь видеть невидимое. В человеке разворачиваются скрытые возможности. Он не думает о том, что надо быть хорошим, как того требуют церковные установления, он просто становится любовью. Понимаешь? Бескорыстной любовью ко всему. И тогда он может творить то, что люди называют «чудесами».

— Лечить людей, как ты? — единственный раз переспросила Лючия.

— Лечить. И многое другое. Сейчас везде, во всех странах поднялась волна интереса к этой проблеме. Да, мир зашёл в тупик. Человек, если он человек, не может жить только ради потребления. Этот тупик, как плотина, куда упёрлась река жизни человеческого рода. Ты не одна, в ком есть понимание, что деньги, богатство не дают счастья… Напор этой реки будет становиться все сильнее. В конце концов он прорвёт плотину. Качественно мир станет иным. Это будет духовная революция. Обо всём этом ты могла бы догадаться, читая мою книгу. Об этом я пишу сейчас, здесь, в твоём доме. Благодаря тебе. — Он допил бокал, взглянул на Лючию.

— Ты встаёшь как чайка, — сказала она. — Рано работаешь. А на часах — ночь. Потому иди быстро спать.

…Даже теперь, утром, стоя у стеклянной двери терраски, за которой валил снегопад, Артур Крамер продолжал испытывать чувство изумления. «Все‑таки человек непредсказуем, это — тайна, — думал он. — Мне её, наверное, никогда не постичь».

Минувшей ночью он проснулся от того, что распущенные волосы Лючии мягкой волной лились то на лицо, то на грудь. И снова не стало границы между телами, не было ощущения греха…

Потом, перед тем как уйти в свою спальню, она вдруг шепнула:

— Пойдёшь в церковь, пойду с тобой.

Артур не ожидал столь лёгкой победы. Казалось невероятным, что Лючия может так быстро перемениться. И теперь он с волнением жаждал, чтобы скорее наступил тот момент, когда она откроет дверь, как обычно, позовёт на ланч и он встретится с ней — с новым человеком.

Только Артур хотел вернуться к секретеру, как до его слуха донёсся грохот, вскрик. Он выбежал из комнаты в темноту коридорчика, различил внизу у последних ступенек, Лючию.

Стараясь подавить стон, она лежала в кимоно среди осколков посуды. Рядом валялся опрокинутый джезвей, поднос.

— Споткнулась? Обожглась? — догадался Артур. — Обними одной рукой за шею. Крепче. Другой, если можешь, держись за перила.

Она была большая, тяжёлая. Артур дотащил её до ближайшей — своей комнаты. Уложил на постель.

— Где обожглась?

Закусив нижнюю губу, Лючия показала на лодыжку левой ноги. Артур осторожно снял чулок, покрытый внизу налипшей коростой ещё горячей кофейной гущи, увидел обширное багровое пятно, обнимающее лодыжку.

— Есть марганцовка, стрептоцид?

— Что это? Не держу в доме лекарств. Хотела тебе ланч в комнату, чтоб мог работать…

Артур бросился к стеклянной двери на терраску, распахнул её. Метель прекратилась. Он сгрёб со столика пригоршню чистейшего снега. Возвращаясь к Лючии, мимоходом вспомнил об Аргиро: как она там?

— Терпи. — Он наложил снег на обожжённое место. Примотал сверху чулком. — Когда растает, полечу. Всё равно придётся лежать день–другой.

Он сел рядом на краю постели, гладил её побледневшее лицо, на котором ещё ярче выделились чёрные сверкающие глаза. Губы вздрагивали.

— Тебя знобит, холодно?

— Если можно, убери там, на лестнице. Прости меня.