Владимир Файнберг - 45 историй

— Когда мы с Искрой были связными подпольного штаба партизан, — сказала Юлия, — с нами был совсем молодой парень, мальчишка. Теперь этот Христо‑как ты. Художник. Его карикатуры любит вся Болгария. Он первый раз в Советском Союзе. Завтра должен вернуться из творческой командировки в Караганду. Рисовал под землей портреты шахтеров. Перед самолетом в Софию ему останется два дня. Примешь его у себя?

— Что ж… Раскладушка найдется.

Сама Юлия улетала на Кипр, в Никозию, ставить в каком- то оставшемся с античных времен амфитеатре пьесу Брехта «Кавказский меловой круг».

Они все были включены в запредельную для меня жизнь. Все время куда‑то уезжали, откуда‑то приезжали.

Вот и Христо, сидящий рядом со мной в вагоне электрички, побывал и в Париже, и в Колумбии. А теперь вернулся из Казахстана. По моей просьбе показал блокноты с замечательно живыми изображениями чумазых шатеров.

Ух и храпел ночью этот усатый богатырь в моей комнате! Храпел так, что люстра позванивала под потолком.

…Когда мы вышли из электрички, над Загорском уже поеживались звезды. Вместе с вереницами старушек шли, подгоняемые морозным ветром, ко входу в лавру.

Я‑то был одет достаточно тепло. Перед выходом из дома Христо обратил внимание на мое демисезонное пальтецо и решительно надел на меня свою кожаную куртку с овчинной подстежкой, а сам извлек из чемодана переливчатый зеленоватый плащ, правда, тоже с какой‑то хлипкой синтетической подстежкой. Я был в кепке, а он вообще без головного убора. Отказался от шапки–ушанки.

Я тогда ничего не понимал в богослужебных делах. С кепкой в руках, повинуясь коловращению людских потоков, побывал у раки с мощами преподобного Сергия Радонежского, у икон Христа и Богородицы и довольно быстро очумел от напора толпы, мигания сотен свечей, малопонятных молитв на церковно–славянском языке.

Утеряв из виду Христо, стал пробиваться к выходу из храма.

Мой иностранный друг стоял у дверей в своем элегантном переливчатом плаще и коричневых вельветовых брюках, торопливо набрасывал в блокноте лица входящих и выходящих старушек, нищих, церковных служек.

— Ты сам не знаешь, какие тут сокровища! — азартно шепнул он мне. — На этих лицах вся их жизнь. Ни Рембрандт, ни Гойя не имели такой натуры.

— Откуда ты так хорошо знаешь русский?

— У нас ведь учат в школе, в институте, — удивился он моему вопросу и доверительно сообщил, — Я что‑то очень голодный.

Едва мы вышли из стен лавры, как следующий за нами мужичок в ответ на мой вопрос, нет ли где‑нибудь поблизости ресторана, объяснил, что неподалеку, должно быть, еще работает предновогодняя ярмарка со своей столовкой в ангаре.

Мы ринулись туда. Звезд уже не было видно. Валил снег.

Ярмарка прекращала работу. Под открытым небом за длинными рядами прилавков кое–где еще стояли бабы в передниках, надетых поверх тулупов, доторговывали солеными огурцами и квашеной капустой из кадок.

Христо сейчас же принялся их рисовать.

А я подошел ко входу в ангар. Несмотря на поздний час, ярмарочная столовая работала. Там тянулись накрытые клеенкой столы, во всю длину уставленные дымящимися котлами, самоварами, мисками моченых яблок и прочей заманчиво пахнущей снедью, бутылками водки.

Я поспешил за своим другом. Еле оторвал от его занятия. Дрожащими от холода руками он запихнул в карман плаща толстый блокнот, угольный карандаш и вдохновенно двинулся за мной к ангару.

…Только расположились мы среди честного народа на скамье, только, ощутив блаженное тепло, распахнули наши одежды, только подбежал к нам наряженный а ля рюс один из разбитных официантов с перекинутым через руку узорчатым полотенцем, как сзади раздался голос:

— Ваши документы!

Милиционер и тот самый мужичок, который направил нас на ярмарку, стояли за нашими спинами.

У Христо были документы. А вот у меня не оказалось. — Иностранцы? Пройдемте в отделение.

И нас повели в милицию.

— За что?! — спросил я старшего лейтенанта— начальника отделения, после того как мы были обысканы. — Отпустите! И извинитесь перед моим товарищем!

Христо не протестовал. Он с любопытством озирался. Особенно его тянуло заглянуть в соседнее помещение с открытой дверью, где виднелась железная клетка. Там на полу спали вповалку какие‑то люди.

Старший лейтенант вдумчиво листал лежащий перед ним на столе блокнот.

— Рисуете советских людей черным цветом… Какие‑то убогие старухи… Даже передники у продавщиц испачканы черным. Очерняете! Вырядились в кожаные куртки, бархатные штаны. У одного вообще нет документов. Кто вы такой?