Владимир Файнберг - 45 историй

Он, видимо, почувствовал, сколь вредный тип перед ним сидит. Круто повернул и засеменил по аллее к выходу из парка.

Навстречу ему не шел, а как бы катился, как колобок, низенький старик с большим животом, начинавшимся неестественно высоко, чуть ли не от шеи.

Проходя мимо меня, он произнес: «Салюто!» — и выжидательно приостановился.

— Салюто, салюто, — пробормотал я.

Тот понял, что поболтать со свежим человеком не светит, и отправился к скамейкам своих друзей.

Постепенно я все больше заинтересовывался этим сообществом. Одни уходили. Другие возникали на аллее, как привидения. Все они несли себя куда‑то в запредельную даль. Что‑то роднило их всех— худых и толстых, высоких и низких. Я наблюдал это, в сущности, бесцельное передвижение в никуда, пока не понял, что попал в тихую заводь жмуриков, без пяти минут покойников.

Этот парк был для них как бы репетицией кладбища.

И умирали они, как я понял, не столько от старости, сколько от отсутствия свежей информации, новизны, которую дает только активное участие в вечно меняющейся жизни. А они из нее выпали.

Обдумав ситуацию, которая со временем могла настичь и меня, я уже решил встать и покинуть это грустное местечко, как услышал разгорающийся спор.

Старик с неестественно высоким животом стоял против одного из рядком сидящих стариков и с маниакальной настойчивостью требовал:

— Дамми дуэ сольди! Дамми дуэ сольди! Дай мне пару монет! — На что тебе деньги? — спросил очкарик с трясущейся головой.

— На пиво. Только на банку пива.

— Нет.

— Как это— нет?

— Нет— и баста.

— Почему? Почему ты не хочешь дать мне на пиво?

— Давал два раза. Ты не вернул.

— Получу пенсию— верну. Дай!

— Нет.

И тут любитель пива закричал в ярости:

— Мементо мори! Помни о смерти! Когда Господь призовет тебя, Он спросит: «Ты дал Джованни на пиво?» Что ты ответишь, несчастный?

Все старики, понурясь, сидели на скамьях, очевидно, размышляли о том, что может произойти на небесах. А старик с пивным животом неожиданно заплакал. Стоял перед ними и плакал, как ребенок.

В кармане у меня имелась купюра в 5 евро. Я подошел к нему сзади, тронул за плечо.

— Купите себе пиво.

Он повернулся ко мне, схватил деньги, что‑то пробормотал сквозь слезы.

Но моего итальянского не хватило, чтобы понять.

В шестнадцать лет тайно от матери он написал в ООН, что видел море только в кино. Сообщил, что живет в Коми, на окраине города Воркуты, в семье ссыльных. Отец умер, а у матери нет средств, чтобы отправить сына в Крым или на Кавказ. Ибо он пишет стихи и задумал поэму о море.

Всю осень и зиму каждый день бегал в почтовое отделение, ожидая ответа. И денежного перевода.

Заработал хронический насморк.

К началу теплых майских дней не выдержал— безбилетником приехал в Москву, как в перевалочный пункт на пути к Черному морю.

Невзрачный, в обвислом ниже колен свитерке, однажды вечером он возник в литературном объединении молодых поэтов и, когда все читали по кругу стихи, решил ознакомить москвичей с собственным поэтическим творчеством.

Неистребимая еврейская интонация, сопля на конце хрящеватого носа— это была готовая мишень для насмешек.

Вытягивая из ворота свитерка цыплячью шею, он обращался с вопросами к Сталину: «Как дела там? Как могучий невидимка атом?»

Стихи были длинные. Его с трудом остановили.

Он не обиделся. Безошибочным нюхом выбрал из всей компании десятиклассника Игоря. Застенчиво сообщил, что несколько дней ничего не ел. Скороговоркой пробормотал строки Хлебникова: «Мне мало надо, лишь ломоть хлеба, да кружку молока. Да это небо, да эти облака».

— Как тебя зовут? — спросил Игорь. — Откуда ты взялся?

— Юлик.

Игорь привел его домой к родителям, накормил ужином, во время которого Юлик, шмыгая носом, рассказал о своей горестной жизни в Воркуте.

— Где вы ночуете? — спросила мать Игоря.

— «Я в мае снимаю квартиру у мая, у гостеприимной травы…» — с готовностью начал завывать гость.

— Понятно, — перебил отец Игоря. — Сегодня останешься ночевать у нас. А завтра… Хочешь пожить под Москвой в поселке Мичуринец? Кормить щенков и собак моего сослуживца, который должен уехать в санаторий, и ему не на кого оставить свой питомник.

— А что я имею против? — сияя, переспросил Юлик. — Старуха- мама была бы вам очень благодарна.

…Так он поселился на воняющей псиной даче. Уезжая, хозяин, разводивший щенков на продажу, оставил ему денег для прокорма овчарок, сенбернаров и пуделей, пообещал еще приплатить по возвращении.