Владимир Файнберг - 45 историй

Я то присаживался на низкую каменную ограду, то маятником ходил вдоль нее.

…Утром мы долго ждали дона Джузеппе в комнатке–часовенке. Паскуале несколько раз бегал за ним, стучался в дверь. Но Джузеппе не открывал, не отзывался. В конце концов пошли завтракать без него. Он и к завтраку не пришел.

«Наверное, заболел» — подумал я. Вышел в парк. Дождик кончался. Проглянуло солнце.

Свернул с аллеи кипарисов на мокрую тропинку, ведущую куда‑то мимо шеренги высоких кустов гибискуса, когда увидел за ними нашего предводителя.

Джузеппе стоял бледный, страшный, с раскрытым молитвенником в руках. Заметив меня, он в ужасе отступил, замахал рукой, чтобы я не приближался к нему, ушел.

Я и ушел.

Все объяснилось очень скоро, сразу после нашего выезда из семинарии. Оказывается, он просто–напросто проспал час молитвы, счел это величайшим, постыдным грехом.

…«Что же могло с ними случиться?» — с тревогой подумал я, и в этот момент внимание привлекла плотная кучка людей, показавшихся из‑за темной громады собора.

Это были, несомненно, мои спутники. О чем‑то тихо переговариваясь, они прошли мимо, совсем близко, стали спускаться к машине, уселись в нее. Сверху стало видно, как зажглись фары, слышно, как заработал двигатель.

Они собирались уехать без меня! Бросить иностранца одного, в чужом городе, в чужой стране! Можно было сойти с ума от странности их поведения.

Я ринулся вниз к машине.

Она двинулась навстречу. Дверь приоткрылась. Я перевел дыхание, сел рядом с доном Джузеппе.

Сзади кто‑то постанывал. Это был Паскуале, как выяснилось, сорвавшийся в темноте с деревянных мостков над раскопками и вывихнувший лодыжку.

Долгое отсутствие объяснилось тем, что они едва довели его назад, много раз останавливались, давали возможность отдохнуть, пока наконец усадили в машину. А меня они, конечно, видели. Собирались подъехать за мной наверх.

— Ну, как археология, раскопки? — спросил я, когда у меня отлегло от сердца.

— Манифико! — воскликнул дон Джузеппе. — Руины времен римских цезарей. Арки. Цитадель. Гробницы. — Великолепно!

Но я ни о чем не пожалел.

Солнце только встает где‑то там, впереди, за синеватой стеной далекого хребта. По обе стороны трассы тянутся пирамидальные тополя. И там же, справа и слева, взблескивают арыки, громко вызванивают струями воды, бегущей с горных ледников.

В опущенное оконце «газика» тянет знобкой предутренней свежестью. Все время слышится оглушительное чириканье каких‑то пичуг. Вспугнутые нами, они стайками взлетают и опускаются вдоль обочин.

Знобит не от свежести — от ни с чем не сравнимого волнения, которое дарит эта дорога за тысячи километров от родного дома.

— Что за птички? — спрашиваю русобородого человека за рулем. — Хохлатый жаворонок, — кратко отзывается он, понимая, что было бы кощунством нарушить лишним словом эту звенящую тишину.

Действительно, у пичуг задорные хохолки на голове.

Сизая туча хребта постепенно вырастает. Кажется, зубчатая стена, подернутая посередине длинными облачками, встает поперек пути неодолимой преградой.

В разрыве двух вершин что‑то засверкало. До боли в глазах. И стало очевидным: солнце— звезда.

Невозможно уловить момент, когда хребет начинает раздвигаться, пропуская нас в долину.

Здесь уже все обласкано солнечным теплом. Шеренги виноградников, бахчи, кишлаки, утонувшие в зелени шелковиц и цветущих персиковых деревьев, с виднеющимися кое–где белыми круглыми куполами, похожими на крыши обсерваторий— банями.

— «Белеет парус одинокий…» — некстати запевает за рулем бородатый водитель. Любит скрасить песней дорогу.

Куда ни глянь, ни клочка голой земли. Отовсюду прут, тянутся к солнцу взрывы зелени.

Ни души. Только белобородый старик в чалме проводит навстречу ишачка, на котором посередине двух полосатых тюков со свежескошенным сеном восседает мальчик.

Недолго длится путь через оазис. Горы опять начинает смыкаться.

В конце долины у чайханы, под сенью векового грецкого ореха, недвижно сидят в позе какающего человека над придорожной пылью парни в джинсах и тюбетейках. Покуривают, передают самокрутку из рук в руки, молча провожают нас взглядами.

— Анаша, — говорит мой спутник. — А может, опиум.

Не хочу верить. У меня в этой стране много знакомых людей, от мала до велика. Вроде никогда не сталкивался с наркоманами. Кажется, кроме этой долины, за последнее десятилетие бывал повсюду. Повсюду одарен гостеприимством. Не таким шумным и несколько показным, как в Грузии, а немногословным, идущим от сердца приглашением разделить дары земли, скромный кров. Чем проще, чем ниже на ступеньках социальной лестницы находятся эти люди, тем они интеллигентнее в самом высоком смысле этого слова.