Владимир Файнберг - Здесь и теперь

— Лечила его. От импотенции, — шепнула Маргарита.

— Ну и как?

Вместо ответа она безнадёжно махнула рукой и полезла в «мерседес».

…До чего хорошо было на вечерних улицах! С папкой под мышкой я шагал в февральском снегопаде. Словно сверхочистительный душ густо струился и струился с неба. Голова перестала болеть.

«Даже Булгаков, — думал я, — даже Булгаков при всём таланте и бешеной фантазии не смог бы выдумать такой нечисти. Белая мышь от её взгляда умирает… Бедная белая мышь…» Но не столько сама Маргарита, сколько окружение, вся суетная атмосфера торгашества вокруг её сомнительного дара отвращали… Я с горечью подумал: Маргарита компрометирует в высшей степени серьёзное дело. И таких, как она, должно быть, немало… «В посольство поехали», — думал я с яростью. Возникло то же чувство, которое я испытал, узнав, что Гошев летит в Мексику. Унизительно было сознавать, что эти люди представляют мою страну, стыдно.

Казалось, я, Артур Крамер, ничем не обязан этой стране. По языку, по образованию, по пережитому вместе с народом я был вполне россиянином. Но с детства, со школьных лет, кулаком, издевательскими анекдотами мне напоминали о том, что я еврей. И сделали из меня еврея. Да и учёба в заочном, без стипендии, с постоянной угрозой выгнать «космополита», кроме ранней закалки мужеством, ничего не дала. Образовался я сам, не благодаря институту, а вопреки. И за всё, что случилось дальше, — за бедность, за то, что лучшие, наиболее зрелые мои произведения не были доведены до читателя, до зрителя, — кого я должен благодарить?

В своё время умник Дранов посоветовал: «Возьми псевдоним, играешь без ферзя». Но именно потому, что я с юности понял: единственный настоящий путь — путь наибольшего сопротивления, я отказался от этого компромисса.

Зато навсегда осталась роскошь быть самим собой. Иметь лицо, а не личину.

И тем не менее всё, что я делал, каждая строка и особенно каждый поступок были продиктованы инстинктивным стремлением служить этой стране, её народам.

Той нечисти, которая уехала в посольство, не было никакого дела до страны.

Обычно от подобных мыслей приходило отчаяние. Но сейчас, когда я шёл по заметаемой снегом Москве, оно не наступало. Не наступало, потому что теперь у меня была Анна. И ещё: днём я дозвонился матери Игоряшки, а потом — Тамаре. Выяснилось: опухоль исчезла!

Наталья Петровна подумала Бог знает что, когда я стал домогаться телефона Тамары. «Да она уже занята другим, замуж собирается, за Женю!» Я почувствовал, что падаю в её глазах. Все это было, конечно, смешно, однако я не мог оставаться в неведении. Слишком многое значил для меня вчерашний эксперимент. Пришлось сказать, что Тамара просила связать со знакомым врачом.

Когда наконец дозвонился Тамаре на работу, она тоже сначала была в недоумении, тем более что я и не думал говорить ей о своём вмешательстве. «Как вы себя чувствуете?» — спросил я. Обнаружив, что опухоль не прощупывается, её нет, Тамара разревелась, догадалась: «Это вы! Это все вы. И ночью не дёргало, не болело!»

Я настоятельно посоветовал ей все‑таки пойти в поликлинику, сделать рентген, позвонить мне. Продиктовал номер своего телефона и положил трубку.

Сейчас, вспомнив об этом разговоре, я удивился своим переживаниям по поводу Маргариты и её компании: «Да что мне до этой шушеры в конце концов?»

Чувство, что я несу в себе неразгаданную тайну, возвышало. Там, наверху, над снегопадом, над Москвой, вчера, когда мы с Анной ехали на дачу, гроздьями висели звезды… Вряд ли кто‑нибудь из прохожих, пробивавшихся сквозь зыблющееся от снега пространство, видел их, думал о них…

И тут мне пришла в голову мысль, что я зря звонил Тамаре. Если ладонь действительно давала ответ на вопрос, достаточно было спросить ладонь. Захотелось немедленно проверить, насколько постоянен этот феномен.

Рано утром, когда мы возвращались в Москву, я уговорился с Анной, что она к одиннадцати вечера подъедет за мной в лабораторию. Теперь, когда я ещё только шёл туда, когда до занятий оставалось больше часа, я решил узнать по ладони, дома ли она. И тут же позвонить.

Наверное, поразмыслив, можно было бы найти и другие поводы для столь необычного эксперимента. Я не осознавал, что просто успел соскучиться.

Войдя в ближайшую будку–автомат, водрузил на железную подставку у телефона папку со взятой у Маргариты книгой, растёр замёрзшие руки. Затем, закрыв глаза, легко воскресил в своём воображении лицо Анны, мысленно задал вопрос: «Анна сейчас дома?»