Владимир Файнберг - Здесь и теперь

Люда для вида скорчила обиженную гримасу, показала, где, в каком порядке лежат в жестяных коробках дубли и фонограммы, и упорхнула.

Я вынул из коробки первый ролик плёнки, приклеил раккорд, зарядил в аппарат, нажал ногой педаль под монтажным столом. Передо мной на маленьком экране возникла Машенька. Это оказался сплошь крупный план. Одно только лицо кружащейся в танце девочки. Оно было грустным. Ни лучистых глаз, ни милой пробуждающейся женственности, невинного детского кокетства — всё, что было столь заразительно тогда, у них дома, всё исчезло.

Я должен был это предвидеть. Ведь Левка, её отец, её папа, уезжал, уезжал навсегда — какое тут веселье! Добросовестность, старание — больше ничего, никакой эмоциональной информации дубль не содержал. Это был режиссёрский брак.

Я посмотрел ролики со средним и общим планами танцующей девочки. Их ещё можно было пустить в дело.

Склеив наиболее выразительные кадры из этих роликов в одну монтажную фразу, запустил их под фонограмму цыганского танца, и тут пришло в голову, что для начала можно использовать и крупный грустный план. Отрезал часть этих кадров, подклеил скотчем к основной ленте. Снова запустил её под фонограмму.

— Артур, можно посмотреть, как вы работаете? — в монтажную вошла Наденька.

— Пожалуйста.

— Давно хочу спросить: откуда взяли вы эту прелестную девочку? — спросила Наденька, усаживаясь рядом и глядя на экран.

— А она не кажется грустной? — Я запустил ленту сначала.

— Если и есть грустинка, то в ней вся прелесть.

— «Грустинка»! Ох, Надя, не люблю этот словарь. Из передачи радиостанции «Юность»… А что, если подложить сразу после этого плана рисунок «Парящие звёзды» и положить на него звуки танца?

— Вы же хотели вставлять рисунки только после каждого номера.

— Мало что хотел. Давайте попробуем! — Я люблю ломать собственные замыслы, приходить к новым решениям.

С помощью Нади проработал весь день и в результате вчерне смонтировал два номера.

— Только два?! — ужаснулась забежавшая в конце смены Зиночка. — Если в таком темпе, когда же остальные пять?! Монтажную послезавтра забирает другая группа. А вы тут сидите вдвоём, неизвестно чем занимаетесь…

— Зинаида Яковлевна, я вообще не желаю с вами разговаривать после случившегося с Игоряшкой. Можете идти к своему Гошеву жаловаться, но пока я здесь — запрещаю переступать порог монтажной.

— Ах, вот как?! — Она грохнула железной, окованной дверью.

— …А мне казалось сначала, что вы ей нравились, — сказала Наденька, когда мы вышли в огни раннего зимнего вечера. — В конце концов, таких, как она, жалко. По–моему, не стоит так сурово…

— Это по–вашему. Сейчас вы куда?

— В садик за сыном. Звонила Нина, передавала привет. Там что‑то произошло с её знакомым. Похороны.

— Похороны… Когда это было?

— Вчера. В среду. Она как раз вечером после похорон и звонила, хотела поговорить с Игнатьичем. А тот уже уехал.

— Надя, сегодня, выходит, четверг? Вы уверены?

Глаза из‑под чёрного капюшона с удивлением посмотрели на меня.

— Уверена, конечно!

Как это было спасительно вспомнить, что сегодня первый день занятий в лаборатории. И я решил поехать туда, просто чтоб не сидеть дома наедине с тяжёлыми мыслями.

Расставшись с Наденькой, доехал до «Кировской», вышел из дымящегося паром метро. Шел пустынным бульваром, думал о том, как тесно сошлось: смерть Атаева, история с Игоряшкой. Еще хорошо, что тот очнулся, мало ли чем все это могло кончиться. Стоило ли ради кино подвергать риску жизнь мальчишки? И едва я об этом подумал, в голове возник предостерегающий голос Н. Н.: «Стоит ли заниматься пустым и опасным делом?» Да он как в воду глядел! Будто заранее знал… А может, знал? По крайней мере, теперь становилось совершенно ясно: опасным. А что бы он сказал об Атаеве? Надо было мне лететь в эту азиатскую командировку? А вдруг цепочка событий такова, что не сунься я в эти дела, там все бы пошло по–другому?

Я похолодел от этой мысли.

Было в ней нечто значительное, несмотря на то что, кажется, я ни в чём не мог себя упрекнуть.

Вспомнилось, как в одну из первых встреч Н. Н. проговорил: «Большинство людей, не видя причин, становятся игрушкой следствий и этим закладывают причины новых бед — своих и всего мира». А потом вдруг, безо всякого перехода, приказал:

— Расскажите о своём опыте.

Я переспросил, что он имеет в виду. И это был единственный раз, когда Н. Н. приоткрылся.

Скупо, как‑то отрывисто рассказал, что во время войны, будучи разведчиком, получил контузию в ночном бою. И с тех пор у него открылось свойство предвидеть будущее. И даже влиять на него.