Владимир Файнберг - Здесь и теперь

Я даже не сообразил, что Анна Артемьевна не может знать моего рабочего телефона.

И поэтому, когда схватил лежащую на столе трубку и услышал голос матери, был не только разочарован — я понял, что жаждал звонка этой самой «барыни», одного звука её грудного, сочного голоса.

Между тем мать говорила:

— Извини, что я тебя оторвала. Спустилась за газетой. Там твоя статья. Ты уже знаешь об этом?

— Нет.

— Большая статья. Поздравляю. С редакционным комментарием. Прочесть тебе?

— Спасибо. Здесь достану. Или дома прочту. Как ты себя чувствуешь?

— Одышка. А так ничего. Сегодня поздно придёшь?

— Думаю, что нет. Мне никто не звонил?

— Был звонок. Не успела подойти к телефону.

Я положил трубку и поймал себя на том, что почти не обрадовался тому, что статья напечатана, и напечатана сравнительно быстро.

«Чей же это был звонок? — думал я, направляясь к приёмной Гошева. — Не может быть, чтобы она всегда звонила так рано. Разве что Боря вернулся…»

— Все сегодняшние газеты у шефа, — секретарша кивнула на дверь гошевского кабинета.

— Может, уже прочёл?

— Минуточку, — доброжелательно ответила секретарша, вошла в кабинет и тут же вернулась: — Зайдите.

…Гошев массивной горой поднялся навстречу, протянул руку.

— Не знал, что вы ещё и подвизаетесь в журналистике. Я прочёл ваш материал. — Он сделал паузу, ожидая, что спрошу, как понравилось. Но я не спросил. — Садитесь. Вот этот номер. Хотя, собственно говоря, почему вы не в павильоне?

— У меня сегодня вторая смена. — Я не собирался рассиживаться, взял газету и повернул к двери.

— Садитесь–садитесь, — повторил Гошев. — Вы мне не помешаете.

В этом добродушном тоне было что‑то новое. «Видит — напечатали в центральной прессе, теперь уважает».

— Спасибо. — Я сел в конце длинного стола для совещаний и развернул газету. Статья была помещена на третьей странице. Я пробежал её глазами, сокращений не заметил. Под статьёй жирным шрифтом был набран редакционный комментарий. «Пока материал нашего корреспондента готовился к публикации… порочная практика… заставлял принимать незавершённые объекты… защита среды…» — глаза бежали, пока не запнулись о слова: «…самоубийством директор комбината Атаев Р. К.»

У меня словно взорвалось в мозгу.

«Опоздал!» — стоном вырвалось вслух, голова зашумела.

— Что с вами? — раздался голос Гошева. — Между прочим драматически выгодный сюжетец, как раз на производственную тему. Тут уж я не стал бы возражать. Напишите заявку, заключим договор. Тем более здесь самоубийство, да ещё особый колорит — национальный, строительство социализма в республике на современном этапе.

— Какого социализма?! Социализм — это и был Атаев. Довели человека, убили. Вот такие, как вы.

— Что вы несёте? — перебил Гошев. — С ума сошли?!

— Такие, как вы, — повторил я, вставая из‑за стола. — Убиваете, предаёте социализм. Давите всё, что может пошатнуть ваше кресло, с зарплатами, пайками. Это, по–вашему, социализм?! Атаев мёртв — теперь пиши сценарий?! Героев любят, когда они мертвы.

Звенел беспрерывно звонок. Это Гошев, налившись кровью, вызывал секретаршу, а она все не шла.

— Ладно, Георгий Николаевич. Вы не способны понять. Вам сейчас нужен свидетель, не беспокойтесь — готов повторить то, что сказал. Где угодно. — Я взял газету, вышел в пустую приёмную, оттуда в коридор и столкнулся с секретаршей, которая несла на тарелке пирожные из буфета.

— Что с вами? На вас лица нет.

— А что, не знаете, как выходят от Гошева?

В павильоне всё было готово к съёмкам. Из школы уже привезли Игорька. Я решил с сегодняшнего дня вводить его во все номера в качестве Мальчика, Запускающего Модели. В финале Игорек должен был выйти на первый план и в окружении летящих планеров спеть свою песенку о весёлом ветре. Мой замысел заключался в том, чтобы эту коротенькую ленту сделать реквиемом детству довоенной поры, когда казалось, что достижение высших идеалов человечества так близко… Эта мысль пришла именно в ту отчаянную минуту, на Каменном мосту, когда я смотрел в чёрную воду… С кем я мог поделиться? С Наденькой? Она жила совсем в другом мире. С оператором? Тот был равнодушный прагматик, делающий диплом. О Зиночке и говорить нечего.

Пока Игорька переодевали для съёмок, привезли маленьких танцоров. Их тоже отправили переодеваться.

Я сидел у столика в павильоне, пытался, воспользовавшись паузой, прийти в себя.

«Что же произошло? — думал я, снова пробегая глазами строки редакционного комментария. — Выходит, пленума у них ещё не было. Похожий на Маяковского кончил, как Маяковский». Вспомнился гортанный голос: «Теперь ты для меня Артур, я для тебя — Рустам»…