Владимир Файнберг - Здесь и теперь

УМИРАЮ

НЕ ПЛАЧЬ МОЙ МАЛЬЧИК

ПОСЛЕ КРЕМАЦИИ

НЕ ХОРОНИ ДОРОГО

ПЕПЕЛ ПО ВЕТРУ

Глаза её закрылись. Дыхание стало ещё более хриплым. Авторучка вывалилась из пальцев.

Я выбежал из палаты. Медсестра, уже другая, сидела в коридоре за своим столиком.

— Врача! Срочно!

— А в чём дело?

— Матери плохо! Умирает! В восемнадцатой!

— Все врачи ещё на летучке. — Медсестра все же встала, пошла за мной.

— Тут для неё лекарства! — сказал я, бросаясь к тумбочке. Вместо трёх лекарств там было только два, так и не раскрытые трентал и кавинтон. Японский гамалон отсутствовал… — Почему ей не давали лекарств?!

Между тем сестра, взглянув на лицо матери, быстро направилась к выходу из палаты.

— Где назначение? Почему вы ей ничего не делаете?! — Я бросился за ней.

— Какое назначение? Нужно реаниматоров вызывать!

Я метнулся назад к матери, обнял, стал судорожно гладить по голове.

Ресницы её дрогнули. Она смотрела со странным, необыкновенным выражением глаз. Здоровая рука приподнялась, провела по моему лицу, как бы запоминая…

Пальцы её зашевелились. Я догадался, что она снова хочет что‑то написать.

МНЕ ХОРОШО

Я СЛЫШУ

ВИЖУ

ВИЖУ!

Я смотрел на буквы, ничего не понимал. Что она слышит? Что видит?

Дверь распахнулась. Мужчина и три женщины в белых халатах с какими‑то приборами, шлангами заполнили палату.

— Выйдите, пожалуйста, — сказал мужчина.

Уходя, я беспомощно оглянулся на мать.

Минут через двадцать бригада реаниматоров вышла в коридор.

— К сожалению, всё, — сказал мужчина. — Можете войти.

— Что «всё»? — я почувствовал, как немеют губы.

Через два часа я сидел в другом корпусе больницы, в приёмной перед кабинетом заместителя главного врача по лечебной части, и уже моя собственная рука выводила скачущие по бумаге буквы: «Прошу не вскрывать тело моей матери…»

— Оставьте, — сказала секретарша. — Я передам. Завтра воскресенье, а в понедельник с двенадцати можете приехать в морг за справкой для загса. Сможете и забрать труп. Или хоронить будете отсюда?

В сиянье слепящего мартовского дня вчерашний снег таял. Я вспомнил, что Анна должна приехать сюда после работы. Оставаться на территории больницы не мог больше ни минуты.

Сначала потащился, а потом пошёл скорее через пустырь, все скорее. Наконец выбежал к автобусной остановке. Увидел поодаль телефонную будку. В будке взглянул на часы. Было без пяти двенадцать. Стал звонить в школу, в учительскую. Казалось, ещё одна секунда, и если я не сообщу Анне, не разделю с ней своё горе, оно раздавит.

Когда Анну наконец позвали к телефону, закричал в трубку:

— Говорила: «Всё будет хорошо», а мама умерла! Ее убили! Да, убили. Все эти ваши порядки! — Я понимал, что Анна ни в чём не виновата, но не давал ей слова сказать. — Я больше так жить не могу. Не хочу. Я тоже убил — зачем я вызвал реаниматоров?!

«Зачем я вызвал реаниматоров? — повторял и повторял я потом, стоя возле будки. — Может, ты ещё жила бы, мамочка моя бедная…»

Единственное, что удалось Анне, это на миг прорваться сквозь мою горячечную речь, внушить, чтоб никуда не отходил от автомата.

«А ведь это не я вызвал реаниматоров», — вдруг ударило в голову. Вспомнились глаза чернявой старушки, забившейся под одеяло.

…Когда подъехали синие «жигули», я едва стоял на ногах.

— Прости, — только и сказал я Анне.

Этот день и следующий — воскресенье — было чувство, что мама вопреки всему жива. Страшно было зайти в её комнату и там её не увидеть. Незримое присутствие матери ощущалось всюду. Однажды я застиг себя на том, что разговариваю с ней.

В понедельник Анна отпросилась с работы и поехала вместе со мной в больницу. Все приготовления к похоронам она взяла на себя.

Я вышел из машины, направился к одноэтажному зданию морга, широкие двери его были раскрыты, виднелся постамент среди небольшого зала.

— Вы куда? — спросила какая‑то служительница.

— За справкой.

— Справки — с другой стороны.

Тропкой среди осевших сугробов я обогнул морг, увидел дверь. Вошел в залитое солнцем помещение, уставленное комнатными растениями. Две сотрудницы в белых халатах пили чай.

Объяснил, что пришёл за справкой о смерти матери.

Одна из женщин, раскрыв толстую тетрадь, что‑то поискала в ней, затем вышла в соседнее помещение и тут же вернулась.

— Вашу маму как раз вскрывают. Обождите полчасика.

— Я просил не делать этого. Заявление писал!

— Ах, это вы он самый и есть?! — сказала другая, допив чай с блюдечка. — Зам. главного врача распорядилась обязательно вскрыть, говорит, беспокойный родственник, ещё станет жаловаться в Минздрав, что неправильно лечили…